Той зимой, почти неделю я засыпал под этот мерный и зловещий набат Майдана, с прямой, круглосуточной трансляции Russia Today. Багровые отблески горящего центра города, море мельтешащих, с муравьиной кропотливостью и целеустремленностью занятых своей разрушительной работой одурманенных и возбужденных смутьянов и бунтовщиков, истошные, благословляющие на кровавую расправу вопли майданных певичек, униатских попов и лихих пидарасов, интернациональный лихорадочный русофобский сброд, топчущий священные улицы Киева, подожженные и агонизирующие тела героического и истерзанного «Беркута» и над этим всем металлический, всенощный, четкий ритм размеренных, равномерных ударов железо о железо, как биение вражеского, неугомонного и ожесточенного сердца, как пульс неотвратимой и неизбежной угрозы и вызова.

То, что это барабанила в наши двери Смерть и Война, я ни минуту тогда не сомневался. Уже намного позже, созерцая то, что Война посчитала мне нужным показать, я понимал, что для тех, кто погиб у меня на глазах, на самом деле, жизнь закончилась не пару минут назад, а именно тогда, в те решающие зимние киевские дни. В те роковые, полные огня и дыма ночи. Чувство обиды и беспомощности переполняло меня. Чувство человека, неожиданно для себя попавшего в давно подготовленную смертельную ловушку, чувство досады на амебную фигуру Януковича, на очевидную грязь и преступления восставших, со всеми этими показательными расстрелами в спину в прямом эфире, с моргами и изъятыми органами, с наличными американскими миллионами и чудодейственным лукавым «чайком». Чувство недоумения по отношению к когда-то адекватному украинскому народу, что единовременно, неожиданно и вдруг, сразу всем скопом сошел с ума и поднял руку на самого себя, на свое будущее и свободу и который снова, в отличие от нас, как народ с короткой и избирательной исторической памятью второй раз за двадцать пять лет повелся, на очередной мираж очередной разрушительной «Перестройки».

Даже Крымская Победа не смогла заглушить во мне эту досаду, это ощущение чего-то не законченного и недоделанного. Незавершенного. Брошенного на полпути. И вот, весной, неожиданно для всех, воссияла кровавая звезда восставшего Донбасса. Звезда, по имени Полынь. Мятежные города и поселки, со своей такой русской обыденностью воинского мужества и скромного героизма. Славянск и Семеновка.. Вообще, не следует показывать народам, населяющим Россию двух вещей в прямом эфире, - процесс порабощения свободной страны, а также хладнокровные и массовые убийства женщин и детей. Все они тогда оставляют в стороне свои заботы и разногласия и становятся единым русским народом. Алчущим правды и справедливости. И в лучшем случае, это закончится «Сирийским экспрессом» и С-300 в Дамаске, а в худшем, - всеобщей и беспощадной войной на истребление убийц и поработителей.

Кроме желания стереть плевок Майдана со своего лица, мной также обуревала жажда доказать этим хлопчикам и парубкам, что для того, что бы вздернуть такого как я на гиляку, или посадить на ножи, им, кроме театральных факелочков, прыжков и речевочек, потребуется заплатить определенную цену, к которой лично я был готов. (И когда к сентябрю, мы смогли сбить их спесь и праведный нацистский наскок на Луганщину, сломав их психологически, превратив для них каждое посещение зоны АТО из романтического крестового похода и увлекательного посещения сафари в смертельную лотерею и нетерпеливое ожидание спасительной ротации, то, как мне думается, и я, и мои боевые товарищи, это им вполне и очевидно доказали).

В тот самый момент, когда фосфор и кассетные заряды посыпались на головы донбассцев, я понял, что не смогу остаться в стороне от этой бойни. Что именно от меня зависит то, сможем ли мы защитить своих людей, повершивших нам и поставивших все на Россию, а значит и на меня лично. К тому же, несмотря на столь опасное и чреватое последствиями решение, во мне вдруг обнаружилось чувство ледяного спокойствия и уверенности в правильности мною совершаемого. Эта уверенность не оставляла меня и потом, - в боях и стычках, куда я окунался почти что равнодушно, абсолютно не беспокоясь ни за свою жизнь, ни за свое здоровье. Я как бы отделил свою личность от забот и от страха за жизнь и целостность собственного тела и физической жизни. Подавил в себе, насколько это вообще возможно, страх смерти. Точнее даже не подавил, а как бы получил это на время и в подарок, от, как говорили когда-то греки, «Неведомого Бога». Скорее всего, без такого подавления вообще невозможны любые войны, и я был просто одарен этой невозмутимостью как активный и непосредственный участник тех событий, которые обычным людям со стороны кажутся настоящей кровавой вакханалией ужаса, но которые вполне естественны, приемлемы и даже забавны для действующих лиц и персонажей.

Оборотной медалью этого дара было странное и завораживающее, вполне осознаваемое притяжение тебя в водоворот схватки. Ты как кобра факира бессознательно и почти с упоением, втягивался в эти огненные бури, безотчетно, со скрытым ликованием преодоления непреодолимого, - отвергая свою смертную и конечную природу утверждал что-то запредельное и прекрасное, что-то, что обещало и показывало тебе иную, недоступную для мирных людей реальность. Реальность взятого барьера смертельной предопределенности и инстинкта самосохранения. Это состояние никогда не забыть тому, кто хоть раз переживал его. И отсюда, из невозможности в мирной жизни снова очутиться там и пускают свои корни все психологические афганские, вьетнамские и прочие поствоенные синдромы. Решение ехать на Донбасс, было принято. Следовало теперь найти возможность преодоления границы и, если возможно, попутчиков.

Первым делом необходимо было определить конечную точку путешествия и предполагаемый маршрут. В том числе вопрос пересечения границы. Конечный, географический пункт не имел для меня большого значения. Основной задачей было попасть в ополчение, в воюющее и сражающееся подразделение. И здесь на помощь мне пришли проукраинские сайты, собирающие и публикующие информацию о пунктах сбора и дислокации «сепаратистов». Так, мне на глаза попалась одна турбаза, недалеко от города Свердловска, где, по сведениям прокиевских активистов, нагло и безнаказанно пребывали «кляты москали». Эта база находилась всего в двухстах метрах от границы, на берегу озера, и подход, со стороны лимеса, защищался глубокой, поросшей густым лесом балкой, или оврагом. Это тем более мне подходило, так как рассказы Просвирнина и Жучковского про пересечение границы, всегда подразумевали под собой пересечение водных преград, - Деркула или Северского Донца, что, не имея информации о бродах, всегда таило в себе опасность или потерять свои вещи при переправе, или слишком долго оставляло меня в небезопасной приграничной полосе, с ее особым режимом, контролем и засадами пограничников, как наших, так и украинских. Тем более, что встреча с нашей прикордонной стражей сразу делала меня уголовным преступником, а рандеву с зелеными беретами Украины, - стопроцентным покойником.

Разработав маршрут, я уже в конце апреля был готов ехать навстречу своей судьбе. Однако, именно в этот момент, - в начале мая месяца, на Голосе Севастополя я обнаружил объявление о сборе группы для отправки на Донбасс. Выйдя на организатора группы, - им оказался Саша Дракон, я решил присоединиться к этой группе, так как рассчитывал на наличие у группы и проводников, и информации об открытых участках границы и о конкретном подразделении, в которое я смогу, наконец, попасть. Да и в компании намного проще и веселее идти на такое, отчаянное и почти безнадежное дело, как незаконное пересечение границы и путешествие по охваченной гражданской войной стране. Однако, как оказалось, создаваемая с бухты-барахты, наобум и под влиянием такого же как и у меня безотчетного желания немедленно отправиться на помощь страдающему Донбассу группа, еще в меньшей степени чем я, обладала необходимыми мне сведениями и связями. Более того, в качестве основного плана пересечения границы был взят именно мой маршрут и точка назначения, - турбаза на берегу озера.

Сама группа, держа ежевечернюю связь в строго определенное время по скайпу, формировалась буквально на ходу. Прежде всего, это был сам Саша, - наш руководитель и организатор, с Минеральных Вод, бывший солдат контрактник, с боевым опытом контртеррористической операции на Кавказе. Сережа Тюльпан, - с Владимирской области, также военный контрактник, повоевавший в Абхазии. Миша Француз (Позже, так как в ГБР уже был один Француз, там он принял позывной Брат), ну, скажем так, с «Москвы», бывший морской пехотинец, успевший также послужить во Французском иностранном легионе. Мама, также прошедший срочную службу, и тоже из Москвы. Гена «Крокодил», мужчина далеко за пятьдесят, из Санкт- Петербурга. Тимур Киба, гений радио и авто техники тоже из Питера, а также Валик из Белоруссии. Все эти люди были разными. Отличными по возрасту, боевому и жизненному опыту, по степени устроенности в жизни и по своим ежемесячным доходам. Но единственное, то единственное, что объединяло их, всегда являлось и является гарантом выживания и процветания нашего великого народа. При любых невзгодах и испытаниях. Неумолимо являющееся к тебе и тогда, когда ты в рубище, и тогда, когда ты в гноище и посреди ослепительной роскоши шумного чада разгульного кутежа. Любовь к своей Родине. Это чувство, любовь к России, является как бы эталоном и вечным твоим судьей. То идеальное, светлое, вечное и прекрасное, что пребудет всегда. Что было и есть, и что невозможно осквернить или замарать. Наш вечный укор и вечная надежда. Неполноценность неизбежной конечности и очевидность бессмысленности и незавершенности твоей индивидуальной судьбы может быть оправдана только в ней, только в служении ей, только в жертве за нее. Светлый образ этот и наше утешение и наша отрада. И единственное, что по-настоящему останется после нас.

Неожиданным прорывом в организации нашего турне оказалась реальная помощь Александра Жучковского. Я обратился к нему «Вконтакте» за помощью в организации нашего перехода, и этот человек не отказал нам, дав телефон местного проводника-контрабандиста, который ждал бы нас в Донецке Ростовском. Итак, первый план был оставлен как запасной, на случай, если человек Жучковского не вышел бы на связь, и теперь все мы назначили единый день встречи в Ростове, - 15 июня 2014 года. Чтобы организовать общую встречу я выехал в Ростов первым.

В город я прибыл поздно ночью, почти утром, и он встретил меня душным июньским южным дождем и толпами спящих на вокзальном полу беженцев. Этот первый, даже не намек, не дыхание, а как бы перегар всеобщей, всенародной беды, смотрел на меня из каждого переполненного человеческой икрой угла, с каждого кресла, с каждой седушки, с каждого стула. Очень бросилась в глаза спящая уже на скамье остановки, под открытым небом, в окружении мешков и баулов, пятилетняя светловолосая девочка, беззащитный комочек уже на взлете порушенной жизни, доверчиво и беззаботно сопящая курносым личиком прямо в сереющие на глазах небеса. Где то здесь, в безопасной тиши ростовского особняка жил виновник несчастий и ее, и ее народа, и мне подумалось тогда, - видит ли он их, - результат своей трусости и жадности, приходит ли хотя бы тайком, инкогнито и тайно сюда, и смотрит ли на этот итог своей уступчивости и человеколюбия? Что он думает при этом? Испытывает ли раскаяние? Как может после этого жить? И можно ли вообще жить после этого? Во всяком случае, по-старому?

В привокзальную гостиницу я вселился лишь после 12 дня, когда большая часть постояльцев выбыла по истечении гостиничных суток, и вот уже в своей комнате на пять койко-мест, я повстречал и присоединил к нашей группе девятого, нежданного члена нашей группы, - пятидесятилетнего мужчину из Находки. Это был Испанец. Кроме нас в комнате присутствовали еще двое мужчин, - беженцы из зоны конфликта. Один из них, сорокалетний дядька с усатым и усталым потерянно-потертым лицом, увидев мой военный скарб, понял, что я доброволец и просил передать привет его семье в Славянске. Он бросил там жену с маленьким ребенком, не захотевших вместе с ним бежать в Россию, и это предательство, эта низость, видимо только-только начинали с ним свою разрушительную работу, и во мне он увидел не только укор себе и своему поступку, но и возможность хоть как-то вновь коснуться, хотя бы посредством меня, моей руки, любимых и близких ему людей, тех, кого он оставил в трудную и смертельную минуту и для которых погиб навсегда, как мужчина и как человек. Тогда я подумал, что навряд ли это ему поможет, и продолжаю так думать и сейчас, если только он не вернулся обратно и не взял в свои руки оружие. Этот разговор и был подслушан Испанцем, и он буквально умолил меня взять его с собой. Прилетев с другого конца Света, он уже неделю не мог пересечь границу, попавшись несколько раз нашим пограничникам. Последний раз он попытался это сделать с группой абхазцев, и они уверили его, что бы он подождал их звонка в Ростове еще пару дней. Эти дни истекали уже сегодня, и он, не надеясь на успех, даже вынужден был купить обратные билеты до Москвы, но встретив меня, он понял, что на этот раз он сможет попасть в Новороссию, и предчувствие его не обмануло.

Первым у второй железнодорожной кассы, - условным местом нашей встречи, я встретил Мишу Француза, но он отказался идти ночевать эту ночь в гостиницу и мы договорились встретиться в час дня на завтра у этой же кассы. Я проводил его до трамвайной остановки, и он уехал по одному ему известному маршруту.

Вторым в этот день был Саша Дракон, его я встретил на автовокзале, и, выпив с ним по чашке чая, мы, был уже восьмой час вечера, пошли ночевать в гостиницу.

Валик прибывал на белорусском поезде, который шел через территорию Украины, и с ним пришлось помучаться больше всего. Прибытие в час ночи отложили на час, потом еще на час, потом еще и еще. В итоге, я обнаружил его, сидящим на своем вещмешке у закрытой кассы только в одиннадцатом часу дня. Не выспавшегося, с ошалевшими и потрясенными глазами. Его рассказ о проезде через территорию Украины навевал воспоминания о всем известном фильме Михалкова «Свой среди чужих, чужой среди своих». Поезд останавливали на каждом полустанке, и в вагоны, в поисках москалей и крамолы шумной толпой вваливались пьяные и свидомые местные жители всех профессий и возрастов. Вооруженные чуть ли не вилами, они немилосердно грабили белоруссов, вымогая деньги у едущих на Юг курортников под предлогом проверки документов и прочих бумаг. При этом в все полустанки. Вооруженные чуть ли не вилами, они немилосердно грабили белоруссов, вымогая деньги у едущих на Юг курортников под предлогом проверки документов и прочих бумаг. При этом все полустанки буквально тонули в желто-синих флагах, трезубцах и прочей укропофильской, благонамеренной и патриотичной символике. Тех, кто денег не давал, стаскивали с проезда, и такой подозрительный, явно промосковский громадянин, мгновенно растворялся среди черниговских лесов и безымянных станций, чтобы расплатиться с укропатриотами за свою «жадность» уже более крупной и значительной суммой и распрощаться с надеждой поплескаться в этом году в манящем и долгожданном, некогда Русском, море.

На следующий день, уже вся группа собралась, наконец, в вокзальном зале ожидания, так как Киба, Тюльпан и Мама прибыли одним поездом, а Крокодил приехал чуть раньше их в тот же самый день. По нашему «гениальному» плану, я должен был снять посуточно, по объявлению квартиру, а уже с утра, мы бы все вместе выдвинулись на Донецк пригородным автобусом. Но я не учел того обстоятельства, что почти все ребята, не смотря на предварительные договоренности, не отказали себе в удовольствии так, или иначе, но причаститься к тому полувоенному антуражу, страсть к которому я так часто замечал и после, уже на войне. Желание приобщиться к воинской касте, к движению «вежливых людей», заставляло мужчин искать, покупать и надевать полувоенные, армейские вещи. И это в городе, где было объявлено чрезвычайное положение. Итог был закономерен. Нашу разношерстную, подозрительную, обремененную носимыми же, полувоенными вещами, мужскую компанию ждало неминуемое знакомство с ростовской полицией.

История была такова. Связавшись с девочкой агентом, я расплатился и забрал ключи от квартиры. Все остальные члены нашей команды-ураган, терпеливо ждали меня в соседнем дворе. Когда же процесс вселения в квартиру был в полном разгаре, эта изумительная девочка, видимо, в качестве проверки, снова пришла в квартиру и обнаружив в ней девять мальчиков призывного возраста, большинство из которых уже успели надеть камуфляж и берцы, в три счета выставила нас на улицу. Но этого ей показалось мало. Вызвав полицию, она не только нас пересчитала, но и дала на каждого из нас словесный портрет и описание. Дело в том, что я успел снять по телефону еще одну квартиру, и забрав с собой часть группы уехал на вселение, оставшиеся же ребята, ожидали следующего такси, но дождались они только несколько милицейских УАЗиков. И вот уже по дороге на новое место ночевки они вызвонили меня и попросили также приехать и сдаться с вещами в руки голубых рубашек, так как девочка сообщила им нашу численность и они, в частности, искали «вашего главаря в красной рубашке», - то есть меня. Не в моих правилах бросать своих товарищей в беде, и спустя час, мы вернулись во двор дома, где нам так и не суждено было провести свою, как мы тогда думали последнюю ночь в России. Вытряхнув нас из «бобиков» в гостеприимную прохладу отделения полиции, стражи порядка почти до двух часов ночи пытались добиться от нас цели конечного пункта нашего путешествия, но не добившись ничего, кроме заверения о наших курортных намерениях, откатав наши пальчики, пробив паспорта и сделав несколько снимков в профиль и анфас, в итоге, выдворили нас восвояси.

Уже когда мы ждали свое такси, некоторые из них, подходили, и пожав нам руку, украдкой, желали нам удачи и просили поберечь себя и не путешествовать по Ростовской области столь заметной компанией. Ну что же. Родина-мать, уже в который раз, не преминула пнуть напоследок своих верных сыновей. И конечно же сделать это в самый подходящий момент. Ну что сказать, - она себе никогда не изменяет. Остается последовательной до конца…. После стольких приключений, напутствуемые столь трогательным материнским благословением, каждого из нас ждал его уже почти утренний чай и спальный мешок. Перед сном мы разделились. Я, Киба и Испанец должны были составить первую группу, и отправиться в Донецк на одиннадцати часовом автобусе.

Остальные должны были последовать за нами.

Путь до Донецка занял более трех часов. Прибыв на пустынный и неухоженный автовокзал, мы с Испанцем остались, Киба же, связавшись с проводником, пешком отправился к нему на оговоренную ранее встречу. Мы прождали его более двух часов. За это время Испанец умудрился закипятить нам по чашке кофе, а я с любопытством встретил и проводил рейсовый автобус «Луганск-Ростов-на-Дону». Стайки испуганных женщин с баулами, с детьми и с модно одетыми мужчинами призывного возраста под ручку с облегчением делились со встречавшими их на вокзале людьми о трудностях многочасового перехода через границу. Мы же с Испанцем, расстелив свои карематы растянулись на траве под большой и старой акацией подложив под головы свои рейдовые рюкзаки. Начиналась новая страница нашей жизни, - солдатчина, с ее неизбежным умением переживать многочасовые скуку и безделье на фоне равнодушной ко всему природы.

По прошествии часа у Испанца начали сдавать нервы. Наученный горьким опытом прошлых неудачных попыток перехода через «речку» он снова, видимо, попал в окружение своих демонов и страхов. Увидев недалеко от нас легковую автомашину с сидящим в ней водителем в военном камуфляже и приняв его за ополченца, он стал настойчиво предлагать мне, наплевав на наши общие планы, просто подойти к машине и выяснив обстановку, попроситься к нему в подразделение. Отказав ему несколько раз, выведенный, в конце концов, его все возраставшей враждебностью тона и настырностью, я жестко объяснил ему, что при таком развитии событий, мы обязательно потеряем связь с нашими, еще находящимися в пути ребятами, и что без их ведома и согласия я не пойду на такой, радикальный шаг. Еще я предложил ему прямо здесь и сейчас определиться, - с нами он, или нет. Если да, то тогда он должен пройти этот путь до конца и только вместе. В противном же случае, он волен делать все, что ему заблагорассудится, и я не держу его, - пусть попытает счастья. Это немного привело его в чувство, и мы опять, молча, стали ждать Кибу.

Наконец к нам подъехал старый черный японский джип, с сияющим Кибой на переднем пассажирском сиденье. Это была машина проводника. Проводник, - сухой, коротко стриженный и седоватый мужчина лет за сорок с небольшим, имел еще какие-то дела в городе, поэтому он высадил нас у местного ресторана. Его кондиционированная прохлада, и летняя ресторанная площадка в деревянном стиле «а ля-рюс», пришлись как раз кстати. Я с удовольствием выпил чашку чая и выкурил сигарету. Киба и Испанец пропали где-то в ресторане, и я отправился на их поиски. Они продолжались недолго. Слева от входа я обнаружил Кибу, Испанца и нашего проводника в компании двух плакавших навзрыд мужчин. Перед ними на столе стояли два бокала красного вина, которое они то и дело отпивали, глотая и отирая слезы. Вид плачущего мужчины вообще очень тягостен, а в особенности тягостен был их взгляд, которым они на нас смотрели, узнав, что мы добровольцы, – смесь жалости и неверия, что мы скоро окажемся по своей воли там, откуда они только что вернулись.

Как оказалось, это были знакомые нашего проводника российские журналисты с ВГТРК. Именно от них я услышал тогда, о том, что произошло несколько часов назад с их коллегами и друзьями, - о гибели Антона Волошина и о ранении Игоря Корнелюка. О трагедии, потрясшей тогда всю Россию. Допив свое вино и еще раз окинув нас взглядом, которым, наверное, когда-то провожали гладиаторов перед их последним выходом на римскую арену их поклонники и почитатели, они покинули нас в своей журналистской машине.

И вот тут произошла сцена, которую я никогда уже не забуду. Наш проводник, вернувшись за наш столик и встав прямо перед нами, с какой-то затаенной торжественностью и лукавой пытливостью, чуть наклонив голову, очень тихо произнес:

- Ну что, - поехали?

- Куда? - спросил я его.

- На Украину, – кратко и с усмешкой ответил он. И сам тон и сама краткость, и вся фигура его при этом ответе как бы выражала собой последнее предупреждение и последнюю возможность очень сильно подумать, прежде чем решиться на эту поездку в ад. Во всем этом вопросе мы вдруг как бы услышали отраженные раскаты яростных битв, затаенный ужас войны и крики идущей в атаку пехоты. Все это в одно мгновение как бы озарило его лицо…

- А как же наши остальные ребята, - они же еще не приехали? – поинтересовался Киба.

- Их заберут. Свяжитесь с ними и дайте телефон еще одного человечка, и он их отвезет куда надо.

И хотя это нарушало все наши планы, мы согласились, так как проводник вызвал у нас доверие и своей связью с Жучковским, и знакомством с журналистами и тем, что он вообще, за так, за здорово живешь, пришел на назначенную встречу и был готов перевезти нас за границу.

- Поехали, - согласились мы.

Видимо, удовлетворившись нашим решительным тоном, согласно кивнув головой, он сел за руль автомобиля. Отъехав, буквально триста метров от ресторана, он заехал на заправку, куда к нему подъехала еще одна машина, откуда к нам подсели двое парней, и уже с заправки мы отправились по проселочной дороге в сторону возвышавшихся невдалеке терриконов. Мы очень медленно петляли среди чахлых деревьев, терриконов и некошеных, выгоревших на солнце полян. И вот спустя пятнадцать минут после того, как мы отъехали от заправки, я совершенно случайно в окно увидел украинские пограничные столбы с синими щитами запретительных надписей на украинском языке. Они были ЗА МОЕЙ СПИНОЙ!!!! Я попал на Донбасс!!

Поделившись этой радостью с окружающими, я с облегчением вздохнул, и чувство покоя и счастья овладели мной со всей своей необузданной силой. Свершилось. Пройдя сквозь столько тревог и испытаний, решившись на это дело на свой страх и риск, без поддержки, информации и без всяких гарантий жизни и безопасности, я все-таки, попал на это поле битвы, на эту кровавую жатву нового урожая новой российской государственности. И теперь я буду участвовать в строительстве нового мира не в качестве ивановской ткачихи, решительно говорящей «Нет!», американской агрессии во Вьетнаме, не в качестве жалкого и никчемного диванного гренадера и офисного истребителя танков, а в качестве полноценного бойца, мужчины, добровольца и русского солдата-освободителя. Я буду творить своими руками не жалкие нули дебет-кредитов и годовых бухгалтерских балансов, а Великую Русскую Историю. Благодарю, Судьба тебя за это. Это останется со мной навсегда. И никому у меня этого не отнять. Никогда.

Левее нашей машины, не в таком, как хотелось бы далеком отдалении от нас, в небо уходила высокая игла караульной наблюдательной башни украинского пограничного поста. Проводник свернул в ее направлении и вскоре мы выехали на относительно асфальтированную, всю в ямах и выбоинах пыльную дорогу. Вся ее левая полоса, - насколько только хватало глаз, была забита стоящим легковым автотранспортом, - легковыми автомашинами и микроавтобусами, под самую завязку забитыми и заполненными людьми.

- Бегут,- презрительно сплюнув в окно, кивнул в их сторону проводник.

Мы прилипли к стеклам. Эта бесконечная змея разморенных долгостоянием и июньской жарой кандидатов в беженцы и в изгнанники подавляла своими размерами и в чем-то напомнила мне некоторые сцены из знаменитой севастопольской эвакуации барона Врангеля. Мужчины, женщины, дети, сидели и лежали на обочинах, курили, играли в карты, пили. Кто-то успел развести костер и грел на них свою нехитрую снедь, иные спали прямо на земле, у своих четырехколесных железных коней, не обращая внимания на шум и на плотную завесь висящей над колонной белесой дымки дыма и придорожной пыли. Мы проехали почти полчаса, оставив за левым плечом несколько сотен автомашин, прежде чем смогли выехать на почти пустынную, до самого Луганска, автостраду.

Ярко светило солнце. День был чудесен. В лазоревом и чистом небе явственно проглядывались янтарные полосы близкого заката. Пшеничные поля, где-то охровые, где-то светло-топазовые убегали от нас, до самого бескрайнего горизонта и пропадали где-то там, в неведомой для нас глубокой бездне златящегося драгоценного топаза. Пахло хлебом и летом. Мне почему-то показалось, что все здесь указывает на то, что я уже за границей, - и желтое жнивье слишком просторных для России бескрайних степных полей и хмурых громад темнеющих вдали терриконов, и качество и количество встречного автотранспорта, и надписи на укромове с пожеланиями и предупреждениями ДАИ, и даже само солнце, даже сам цвет его стал каким то более насыщенным, более золотистым, каким-то импортным и совсем не нашим.

Сидящий за моей спиной Киба, в порыве ликования набрал номер своей мамы и теперь, когда надежды на путь назад и на возврат у нас уже не было, «обрадовал» ее сообщением о том, что он находится на Донбассе. Тоже самое, но уже со своей женой, сделал и Испанец. Я никому не позвонил. Моя жизнь, как и моя смерть, принадлежали только мне самому, и я не нуждался ни в оправдании, ни в одобрении избранного мною пути кого-бы то ни было, даже самых близких и дорогих для меня людей.

 Уже у Краснодона мы впервые увидели ополченческий блокпост, - хлипкое и хаотическое нагромождение какого-то хлама, грязных и прохудившихся мешков с песком, строительного мусора и старых облезлых покрышек. Увидели мы и первых ополченцев, - растрепанных, высокомерных и не очень трезвых, хорошо пожилых и обрюзгших мужиков в камуфляже и с георгиевскими ленточками, закрепленными повсюду, куда подсказывала им их фантазия или позволяли детали обмундирования, к месту и не к месту. Они тормозили каждую проезжающую мимо них машину и что-то упорно искали в их салонах и багажниках. Наш проводник, - высунув какой-то пропуск на проезд автотранспорта, не останавливаясь, промчал нас дальше. Свернув с автострады он, провезя нас через какие-то задворки, поселки и заводские дворы, совершенно неожиданно подвез нас к какому-то гигантскому, многоэтажному, явно нежилому беломраморному зданию, у которого нас остановили два человека в военной форме с напуганными и суетливыми выражениями лиц.

-Ну что там, идут? – спросил он, высунувшись в окно и протянув свой пропуск одному из них - в зеленой натовской панаме надвинутой на затылок. Владелец панамы, даже не взглянув на бумажку, странно и постоянно озираясь в небо и по сторонам, утвердительно и поспешно кивнул.

-Идут, идут, суки. Счастье заняли. Рвутся к Металлисту. Барби пропал.

- Как пропал? – встревожился проводник и еще сильнее высунулся из окна. Ополченец нетерпеливо и не определенно махнул рукой. - Слышали, что по рации крикнул, «Я ранен», а потом пропал. Не отвечает на запросы.

Военный, потеряв к нам всякий интерес, отошел от машины и снова стал озираться вверх и по сторонам.

Произошедший на наших глазах диалог мог бы происходить на полной тарабарщине, или на китайском языке, - мы ровном счетом также ничего бы не поняли. Ни кто такие «суки», которые куда-то там «идут», ни что такое и где эти Счастье и Металлист, ни кто такой пропавший и неведомый нам «Барби». Все это не имело для нас ровным счетом никакого смысла, ценности или цели. Только испуганный и явно растерянный вид ополченца, разговаривавшего с проводником, мог подсказать нам, что дело тут какое-то серьезное и способное, видимо, напугать или встревожить. Во всяком случае, наш проводник как-то сразу посерьезнел и нахмурился.

Мы снова тронулись в путь, объехали циклопическое здание и очутились на асфальтовой площадке, окруженной высокими и разлапистыми деревьями.

- Приехали, - кратко проинформировал нас проводник.

Выскочить из машины, разобрать свои вещи, поблагодарить и пожать ему на прощание руку, было делом одной минуты. Машина уехала, и мы остались одни.

Я огляделся. Мы находились во внутреннем дворе, окруженном со всех сторон зданиями разных лет постройки и, судя по синему щитку с надписью «Гуртожиток» над входной дверью в одно из них, - серой кирпичной четырехэтажки под двухскатной серой же шиферной крышей, одно из них, явно было общежитием.

Внезапно, привлекшая мое внимание входная дверь широко распахнулась и во двор, весело галдя, буквально вывалилась группа из пяти, или семи ополченцев. Теперь я впервые мог воочию видеть их, - героев и бойцов Новороссии, о чьих подвигах и делах мы были столько наслышаны. И я мог теперь не только увидеть и пообщаться с этими прекрасными и благородными людьми, воинами добра и света, но и сам стать таким же, как они. Одним из них. Увидев нас, троих мужчин с военными рюкзаками, и правильно поняв, что мы добровольцы и их будущие соратники и боевые друзья, вся толпа направилась к нам. От волнения перед встречей с этими, восхищавшими меня в России людьми, я невольно внутренне напрягся и, во все глаза смотрел на своих новых товарищей.

- И че это за нах, добровольцы что ль, ебтить, с России? – с блатным потягиванием громко окликнул нас возглавлявший, по видимому, группу, человек в широком желто-зеленом пятнистом снайперском камуфляже и со снайперской СВД перекинутой через шею и свободно свисавшей на ремне прямо на груди. Толпа сзади него одобрительно зашумела и окружила нас.

- Давай Вольф, проведи им проверку – весело крикнул долговязый, худой, длинноносый и длинноволосый с проседью человек с автоматом на перевес.

- Сейчас Чечен, сейчас мы их проверим, - серьезно ответил Вольф и встав прямо перед Кибой положил обе руки на свисавшую с шеи винтовку,

- Документы – рявкнул он, и все вокруг загоготали, глядя как Киба быстрым и немного поспешным движением протянул ему свой паспорт.

- Так, так, Тимур, значит Батькович, из Питера, - Вольф стал рассматривать прописку Кибы. Было ясно, что он впервые в жизни проверяет у кого–то документы и не знает, что же ему дальше делать.

- А вот скажи ка мне, - он поднял на Тимура глаза, и задумавшись произнес, - А чем знаменито Царское село, - что там есть такого знаменитого на весь мир?

Киба, сбитый с толку неожиданным вопросом немного помедлил, но потом, все же осторожно поглядев на нас, ответил. - Фонтанами оно знаменито. Фонтаны там есть всякие. И поющие и каскадные. Разные.

Было видно, что Киба правильно ответил на заданный ему вопрос, и еще было видно, что вопрос этот, каверзный и, с точки зрения Вольфа неотвечаемый, был единственным в его интеллектуальном арсенале. Во всяком случае, больше вопросов ни о Питере, ни о Царском Селе, ни о Гатчине или Киришах, не последовало. Вероятнее всего, ничего больше Вольф о Питере или его окрестностях просто не знал.

Повисла неловкая и ненужная пауза. Мне почему-то пришла в голову мысль, что скорее всего так, в свое время, не знал, что ему делать с отгаданным и единственным вопросом знаменитый когда-то Сфинкс, после своей роковой и последней встречи с будущим фиванским царем Эдипом. Однако Вольф, в отличие от Сфинкса, видимо во избежание неизбежного и обязательного прыжка в пропасть, все же нашелся, что сказать.

- Точно, - фонтанами. Молоток! - ответил Вольф, и отдав паспорт Кибе показал на здание общежития, - Давайте пацаны, в дом, там подождете. У нас тут наступление укропов намечается. Может даже поможете нам их отбить.

-Давайте пацаны, давайте! Добро пожаловать! - засоглашались окружавшие нас ополченцы и расступились, пропуская нас к подъезду.

Вдруг, прямо из-за спин разошедшихся людей, перед нами, как черт из табакерки выскочил невидимый дотоле маленький и худой человек, почти человечек, хорошо поживший, морщинистый пятидесятилетний брюнет, с огромным, почти неправдоподобным римским носом и с белой серебряной сережкой в правом ухе. Он, почему-то прыгая на месте и прихлопывая от нетерпения обеими руками по своим ляжкам, пронзительно, именно пронзительно, как подбитый заяц, закричал.

- Постойте! Постойте! Вы че [МАТ] делаете? А вдруг это враги??!! А вдруг они при атаке ударят нам в спину и перебьют нас! - он ткнул в нас своим указательным пальцем.

Слово «перебьют» он почти прокричал и еще яростнее замахал руками. Было видно, что он боится. Боится страшно, до дрожи и дроби зубовной, и теперь, почти обезумев от страха, он был готов, как испуганная чем-то змея, бросаться на все, что только было в радиусе поражения и ее тела и ее смертоносных и ядовитых клыков.

Мы все трое замерли. Сама нелепость ситуации, ее гротескность и неправдоподобие, сама вероятность того что нас, граждан России, добровольцев, привезенных их же знакомым им же на помощь, можно заподозрить в измене, или в желании причинить им вред (Чем? Мы же безоружны!), говорила лично мне или о шизофрении или о полном интеллектуально-духовном ауте. Это уже было интересно…

- Да, да, они могут ударить, могут – закивали вдруг все те, кто еще секунду назад был готов пустить нас в здание общежития. Они как-то сами по себе отступили от нас и положили руки на оружие. Тут уже я не выдержал и вмешался:

- Посадите нас под замок, если хотите. Мы же без оружия, - предложил я. - Мы же здесь ничего не знаем. Ни города, ни обстановки. Возьмите нас под арест, а позже, если отобьете атаку, - то разберетесь с нами и все выясните.

Но было видно, что маленький человечек здесь обладает определенным авторитетом. И потому нас уже не слушали. Наш злой Карлик Нос отрицательно закрутил своей, непропорционально огромной головой.

- Идите ребята на ту сторону дороги, и ждите там два часа, до восьми вечера, во дворах. Потом вернетесь и спросите Шико, - сказал он нам и показал рукой вправо от себя, - куда-то в невидную мне из-за деревьев даль.

- А что за подразделение, куда мы попали, что нам говорить, если мы столкнемся с другими ополченцами? – не отставал я от Шико.

- Вы попали в самое лучшее подразделение в Луганске. Теперь вы в Группе быстрого реагирования. Вашего командира зовут Бэтмен, а теперь, идите, нам надо готовиться к встрече укропов, - нетерпеливо кивнул нам Шико и отвернулся от нас. И все, как будто-то потеряв к нам интерес, стали заниматься своими делами. Кто-то, присев на лавочки, закурил свои сигареты, а кто-то принялся разгружать из стоявшего рядом открытого пикапа ящики с боеприпасами.

Нам ничего не оставалось, как подчиниться. Выйдя из этого мини-парка, мы, разочарованные, понуро пересекли тротуар, дорогу, и углубились в уже сумрачный предвечерний дворовый покой какой-то неприметной и приземистой пятиэтажки. Примостившись в диких кустах сирени, росших у стены облупленной трансформаторной будки, мы молча стали пережидать свои два часа. Испанец предложил отзвониться нашей второй группе, и назвать им ГБР и имя Бэтмена, в качестве ориентира, по которому они смогут нас найти и с нами воссоединиться. Мы так и сделали. Потом пришла тишина, безделье и неизбежные размышления.

А поразмышлять было о чем…

Прием, оказанный нам ополченцами, разочаровывал. Если не сказать больше. Эти люди, бросили нас, отказались от нас, оставили на произвол судьбы перед ожидаемой атакой карателей. Что было бы с нами, попади мы, с русскими паспортами, со своим военным снаряжением и формой в руки украинской стороны, об этом не хотелось даже и думать. Не такими мы ожидали увидеть прием к нам, русским братьям и солдатам. Не таким. Неудобные мысли и ругательства в адрес Шико теснились в голове возбужденным степным табуном. Это было похоже на полученную и не заслуженную нами пощечину. С нами поступили как с самым обыкновенным дерьмом. Я тогда еще не знал, что такова судьба всех идеалистов. Они, бескорыстно отдавая себя на все ветра смертей и опасностей, получают свою великую цель и самоудовлетворение. А те, кто их беззастенчиво использует, - получает все остальное. И все остаются счастливы. Таковы уж правила игры.

Мои невеселые размышления прервал тот незабываемый для того, кто хоть единожды его слышал, звук далекой артиллерийской канонады. Били где-то очень далеко. Однако, уже стемнело. Наше время подошло к концу, и мы снова оказались перед входом в «свой» гуртожиток. Шико к нам так и не вышел, но в здание нас опять не пустили, сказав, что Бэтмен запретил нам заходить туда до тех пор, пока, он лично с нами не переговорит. Его самого на месте не было, и мы, опять чего-то ожидая, устроились перед выходом на синих, деревянных скамейках. К нам подходили все новые ополченцы. Один из них, с позывным Батя, огромный как медведь, пожилой, но крепкий еще усач, кузнец и краснодеревщик, огорошил нас просьбой помочь подразделению достать побольше оружия. Я не стал ему говорить, что ожидал его получить здесь, у них, и отогнал от себя очередную неудобную мыслишку, а чем же тогда, скажите на милость, здесь воюют они? Слишком уж часто стали возникать они, - эти мыслишки…

На нас обратили внимание и две, вышедшие на улицу женщины, с неизбежными здесь автоматами. Нас сразу же угостила чаем веселая, светловолосая и голубоглазая, толстушка повариха среднего возраста с задорной и доброй улыбкой с романтическим позывным Мариока. Нам предложили поесть. Мы рассеянно отказались.

Время шло. Мы устали как никогда от всего, - от неустроенности, от прошлого, полного тревог и раздражений дня, от быстро сменяющегося калейдоскопа стремительных лиц, впечатлений и событий. Нам очень хотелось определенности, встречи с друзьями, и покоя. Когда уже почти стемнело, на площадке показались бортовой КАМАЗ и несколько легковых автомашин. Как оказалось, это вернулись из боя части подразделения. Усталые, но гордые и счастливые, разномастно вооруженные и экипированные люди почти торжественно пронесли мимо нас огромную трубу СПГ-9 и архаическое противотанковое ружье Симонова, с превосходством поглядывая на нас, на зеленых и необстрелянных, как они, наверное, думали, новичков или гражданских. Как я позже понял, мне сразу следовало привыкать к такому отношению к «молодым» бойцам. Да и сам я, впоследствии, после боя, точно также смотрел на очередных «молодых», - радостный, что остался жив. Гордый, что не подвел. И обязательно желающий продолжения….

Ночь опустилась на Луганск и на нас. Бэтмена все еще не было. Заморосил мелкий дождь. Мы стали с нетерпением встречать каждую подъезжавшую к подъезду автомашину, ожидая разрешения нашего вынужденного подвешенного состояния. Одна из машин подвезла группу одетых в камуфляж военных. Те профессионально выскочили из кузова, и сразу подошли к нам. Со стороны они выглядели очень воинственно и угрожающе. Как оказалось, это были наши, потерявшиеся ребята, - группа Саши Дракона. Мы поначалу даже не узнали их. Так изменила их военная форма, ночная тьма и наша усталость. После нашего звонка, пройдя целый ряд подразделений, они попали, наконец, в ГБР. Стало намного веселее. Мы снова были вместе. И нам было, что друг другу рассказать. И вот, уже почти в 12 ночи, нас попросили, наконец, в здание.

Внутри, на первом этаже оказался не то чтобы большой, но достаточно вместительный и низкий холл. В нем, лицом к выходу и к нам стоял нестройный строй ополченцев в человек сорок. Всех возрастов, пестро и по разному одетые, небритые - кто в тюбетейке, кто в пилотке, одни с заплетенными косичками, другие нестриженные, или наоборот, с «головой босиком» и прическами в стиле «ГУЛАГ». Все были вооружены.

Перед строем мы увидели какого-то невысокого, плотно сбитого, спортивного вида мужчину, в бейсболке и в темной разгрузке, из которой рукоятками вперед торчали два пистолета. Еще один пистолет был закреплен у него на левой ноге в специальной, ножной кобуре. Такое несуразно большое количество пистолетов на одном человеке немного отдавало опереткой или подростковыми романами про славного, но благородного пиратского капитана Блада, но ему, видимо, об этом никто не сказал.

- Строится, - командным голосом, приказал нам Бэтмен. То, что это был он, я в этом, судя по вытянувшимся в струнку и затихшим за его спиной бойцам, уже не сомневался.

Мы, уже окончательно эмоционально выдохшиеся, неторопливо выстроились в одну шеренгу, прямо напротив уже стоящего строя, лицом к нему, выставив перед собой свои вещи. Пусть теперь говорит. А мы послушаем. Мы слишком долго его ждали. И слишком долго сюда добирались. И слишком много несуразного и глупого уже успели и увидеть и услышать. И наши жизни, в этом подразделении, за столь короткое время уже успели поставить под угрозу смерти или пленения. Глупо и не рационально. Походя и очень естественно. Пусть говорит.. Мы послушаем..

Воцарилась тишина. Бэтмен, прошелся перед нами в одну сторону, потом в другую. Такое количество людей, пришедших зараз в ГБР, было для него видимо в новинку. Нас было девять, и все равно, спустя неделю, я был всего лишь сорок вторым по счету в ГБР. Сама по себе ГБР образовалась всего три недели назад и имела не более тридцати активных бойцов. Он вглядывался своими большими, живыми голубыми пытливыми глазами в наши лица.

- Бойцы, - хорошо поставленным, приятным голосом обратился он к нам. Вы попали в лучшее подразделение Луганской Народной Республики, - в подразделение Бэтмена.

«Да он же говорит о себе в третьем лице. Очень скромный, видимо, человек. Однако, мне здесь все больше и больше нравится», - отметил я про себя.

Командир продолжал ходить вдоль нашего строя.

- Наши правила очень просты. Мы не платим денег, не кошмарим мирное население. Не крысим у своих товарищей, - он повысил голос, затронув видимо болезненную для него тему, - Любому, кого поймают на крысятничестве я сам, лично, прострелю оба колена! - Он приостановился напротив меня, засунув обе руки под наплечники разгрузки. Теперь я смог разглядеть, что ему совсем скоро будет уже пятьдесят, – Не рассчитывайте прямо сразу попасть в бой, - мы сначала посмотрим, что вы умеете, и если что, то подучим, подскажем. Торопиться не надо, ребята. Война будет долгой. Вы ее еще нахлебаетесь, - тошно станет, - он тяжело вздохнул, - Ну так как, остаетесь у меня на таких условиях, - согласны?

Даже не сговариваясь, мы все согласились. Именно на это мы и рассчитывали. Без денег. Без лишних слов. За Родину. Каждый из нас ответил утвердительно. Было видно, что наш ответ был принят Бэтменом с явным облегчением. Людей, видимо, остро не хватало.

- Тогда добро пожаловать в Группу быстрого реагирования!, - воскликнул Бэтмен и вытащив из строя поставил перед нами очень высокого мужчину, явно своего ровесника, с растрепанной седой пышной шевелюрой, рыхлого и лицом и телом. - Это моя правая рука, это теперь для вас лично я, когда меня нет, слушайтесь его как меня. Это мой заместитель Шева.

Такая рекомендация в качестве заместителя и правой руки командира отряда видимо очень льстила этому Шеве, и прямо на наших глазах он принял вид очень мудрый, хмурый и почти надменный.

- А вот это, - Бэтмен показал на рослого молодого, коротко стриженного парня, в спортивных штанах и с пистолетом под мышкой, в кобуре, одетой прямо поверх майки-алкоголички, - Наш каптер Янек. Все вопросы по обмундированию и ништякам он тут же для вас решит, носки там, трусы, все что нужно. Каптенармус, скривив свое лицо до кислого выражения, вышел из строя и предложил нам встретиться после построения.

- Ну а теперь, говорите, кто что умеет. Будем вас по подразделениям распределять, - подытожил Бэтмен.

Ребята стали говорить. Сказал про себя и я. В конечном итоге нашу группу раскидали по трем действующим взводам. Я оказался в третьем пехотном взводе вместе с Крокодилом и Братом-Французом. Сразу после построения и разговора с Янеком, нас троих поселили на третьем этаже, в одной из тесных комнат женского общежития. Мы почти кинулись на свои кровати и уснули долгим-долгим сном младенца. Мы добились своего. Пробрались на Донбасс и устроились в ополчение.

И да, с моим счастьем, моим взводом, естественно, командовал великолепный Шико.

Но это уже совсем другая история….