ГУМИЛЁВ

«И клялись они Серпом и Молотом

Пред твоим страдальческим концом:

За предательство мы платим золотом,

А за песни платим мы свинцом».

                       А.Ахматова, 1921 г.

1.

В старинном парке вечер лунный,

Шумит листва, журчит вода,

А он идёт такой же юный,

Как в те далёкие года.

На чёрном бархате акаций

Блестят ночные фонари.

Ему сегодня – восемнадцать,

А скоро будет – двадцать три.

О, Господи, как мы похожи:

И жизнь одна, и цель одна.

Неужто выпадут мне тоже

Любовь, поэзия, война?

А может, это только снится,

И нет его, и нет меня?

Лишь пожелтевшие страницы

В мерцанье лунного огня.   

2.

То ли время скользит по кругу,

То ли я не в своем кругу,

Только вновь ни врага, ни друга,

Лишь зима и дома в снегу.

Да в полоске ночного света,

В заколдованной полумгле,

Том расстрелянного поэта

Всё лежит на моем столе.

Кто он был в той далекой жизни:

Дворянин, офицер, герой,

Слишком верный своей отчизне,

Слишком гордый?.. И мне порой

Снова снится – залив бездонный,

Дымный берег чужой земли,

И кильватерною колонной

В бой идущие корабли.

Гром орудий и скрежет стали...

А потом – в пелене огня

Чья–то пуля из дальней дали,

Что сквозь годы летит в меня.

Видно, только она излечит

Всё, что сердцем не превозмочь.

Я встаю, я иду навстречу

В петербургскую злую ночь.

3.

Раненым зверем во тьму рвануться,

Чайкой растаять у финских скал...

Поздно! К минувшему не вернуться.

Гибельной ямы зовёт оскал.

Серые тучи по стылой тверди...

Вспышка, молитва, удар свинцом.

Тот, кто не раз улыбался смерти,

Ныне целует её лицо.

В это лицо он глядел с усмешкой

Средь абиссинских песков и там,

Где офицерской судьбой, как пешкой,

Время швыряло по всем фронтам.

Это лицо возникало часто

Над вереницей сырых ночей

В годы, когда укреплялась каста

Прежде невиданных палачей.

Вспышка. Молитва... В моей тетради

Буквы цветут лепестками роз,

И, в потускневшее небо глядя,

Снова и снова шепчу вопрос:

– Ну а теперь, когда осторожно

Время заносит твой гордый след,

Видишь вокзал, на котором можно

В Индию Духа купить билет?

4.

Я не помню обид,

Хоть прощения нет

Тем, кто вышел на свет

Ради чёрного дела.

Ведь и церковь стоит,

Где молился поэт,

Мой любимый поэт,

Накануне расстрела.

Ведь и память жива,

И не стёрты стихи,

А у старого рва

Больше залпы не грянут.

Но пустые слова

Так безбожно сухи,

Но порою трава

Снова мнится багряной.

Автор портрета – V.Grinkiv (США).

Я русскими их не считаю!

«Не тот русский, кто носит русскую фамилию, а тот, кто любит Россию и сознаёт её своим Отечеством!»

А.И.Деникин

Я русскими их не считаю!

Они за ворованный куш

Смешались в безликую стаю

Под вопли картавых кликуш.

Россия... Тугая удавка

На горле, и взгляд неживой.

Какой–то расхристанный Павка

Готовит пожар мировой.

Чапай по Уралу гуляет,

Будённый седлает коняг,

И с хохотом в пленных стреляет

Геройский матрос Железняк.

Дымится несжатое поле,

Грохочут бронёй поезда...

По чьей же губительной воле

В бесовском порыве тогда

Империю кличем взорвало:

– Сломать, уничтожить, распять?!

Столетье с тех пор миновало.

Но всё же опять и опять

Я в прошлом душой прорастаю,

Я вижу вершителей зла,

Я русскими их не считаю, –

Из бездны их тьма принесла.

ЮНКЕРА

1. Расстрелянная юность

Пока ещё небесный кров

Господни ливни не разъяли,

Давайте, вспомним юнкеров,

Тех, что у Зимнего стояли,

И тех, что пали у Кремля,

Убиты бешеною сворой...

Пускай же Русская земля

Вздохнёт о юности, которой

Нельзя в забвении истлеть,

Пока эпоха умирает.

Пусть труб сверкающая медь

Преображенский марш играет,

И за чеканным ритмом строф

Поёт взволнованная лира!

Давайте, вспомним юнкеров,

Птенцов расколотого мира...

2. Петроград 1917–го

Облака, как клочья ваты,

Исчезают вдалеке...

– Что–то холодно, ребята,

На осеннем ветерке.

– Эх, шинелька да сапожки,

Где луч неги затаён,

Ведь в сапожки прячет ножки

Славный Женский батальон!

Тем бы лучиком согреться...

– Полно, Коля, не шути.

От беды не отвертеться

И без боя не уйти.

На Неве стоит "Аврора"

И догадка у меня:

По всему видать, что скоро

К нам полезет матросня.

– Вон заставы побежали,

Ну, теперь – кричи и пой!

– Это красные нажали,

Так и ломятся толпой.

– И ведёт лохматый кто–то

Ту матёрую шпану...

– Дай–ка, я из пулемёта

 Краснопёрым садану!

3. Москва 1917–го

Не гневный взор Марины Мнишек

Сверкнул, как вражеский булат,

Когда расстреливать мальчишек

Вели из княжеских палат, –

То стёкла узкие звенели

От пуль, нацеленных в окно,

Где спины юнкерских шинелей

Смешались в серое пятно.

Их положили залпом гулким,

И через трупы напрямик

По площадям и переулкам

Шагнул огромный большевик.

Явился он затвором клацать

И в мир закладывать тротил.

...А Блок писал свои «Двенадцать»,

А Горький с Лениным шутил.

4. Смута

Чёрных «Максимов» стальное убранство,

Хищная тень на разбитом полу...

Где оно ныне, толстовское чванство,

Модное «непротивление злу»?

Тут невозможно самим разобраться,

В тьме революций безумие есть.

Но потому и приходится драться,

Что остаются присяга и честь.

Впрочем, довольно высокого штиля!

К черту слова, надоели они.

Те, кто убиты, уже заплатили

По векселям вековой болтовни.

Жажда томит, и так хочется хлеба,

Синего неба, пасхального дня.

Светлые лики Бориса и Глеба

Скорбно глядят из завесы огня.

5. В донской степи

Мне приснилось вчера,

Как в степи, за Ростовом,

В злую полночь, в далёком году,

Жгут костёр юнкера,

И под снежным покровом

Спит станица, не чуя беду.

Я, как будто, средь них,

Я такой же безусый.

Блеск кокарды, винтовки затвор...

Вот курносый затих,

А другой, светло–русый,

Начинает ночной разговор.

Он, смеясь, говорит

О знакомой смолянке,

Чья любовь – неприступный редут,

И как страшны на вид

Неуклюжие танки,

Что весною окажутся тут.

– Ну уж, брат, это слишком!

– Не веришь? Я знаю,

Нам их дарят как дружеский жест.

...Тихо спорят мальчишки,

А где–то по краю

Режет степь комиссарский разъезд.

Недопитый глоток,

Недопетая песня,

Недосказанных слов череда.

Жребий мой не жесток,

Мне не лечь с ними вместе,

Почерневшим от крови и льда.

Только сон повторится,

И в призрачном свете

Вновь собьются в степи у огня:

Оболенский, Голицын...

А кто этот третий?

Почему он похож на меня?

Юнкерская элегия

Стезёй размеренной и верной

Определён военный быт,

Но в старом доме на Галерной

Беспечный юнкер не забыт.

В часы отлучек по субботам

Там коротает он досуг,

Вверяясь матушки заботам

И суете любимых слуг.

Когда налит горячий кофе,

Для скучных мыслей нет причин,

Ведь скоро съёмки в Дудергофе*

И производство в первый чин.

А то, что Настенька лукава,

А Даша ветрена и зла, –

Весь этот вздор не стоит, право,

Минут домашнего тепла.

*Дудергоф – местность под Петербургом, где обычно проходили топографические съёмки, выполняемые юнкерами военных училищ и молодыми офицерами – слушателями Академии Генерального штаба.

Я не носил блестящих эполет...

Я не носил блестящих эполет

И звонких шпор, но, что б ни говорили,

Я был корнетом в восемнадцать лет,

Мне этот чин шутливо подарили.

Двадцатый век влачился чуть живой.

Как смрадный труп, эпоху выносили.

Трёхцветный флаг взвивался над Москвой,

И танки по Садовой колесили.

Но в те года под общий стон и рёв

Меня прельщала музыка иная,

И дерзко улыбался Гумилёв,

Гусарским флёром душу пеленая.

О, инфантильность юношеских дней,

Воинственной романтики причастье!

Она ушла, но, может, только в ней

И было то, единственное, счастье.

Последняя просьба

От судьбы не сбежать,

Но уж если на казнь повели –

За вину, без вины,

По суду или против закона –

Я хотел бы лежать

Не в заброшенной дикой щели,

А у серой стены

Петропавловского бастиона.

Здесь столетье назад

Большевицкая мразь юнкеров

Убивала за веру

И верность Российскому флагу.

Проступая сквозь ад,

Эта власть подлецов и воров

Вновь зовёт нас в химеру

К всеобщему близкому благу.

Мне химеры смешны,

Только смех у иуд не в чести,

Если бьёт по глазам

Обнажённою правдой последней.

За вину, без вины –

Всё равно под конвоем идти,

Не поддавшись слезам

И глотая предсмертные бредни.

Мировою чумой

Я, конечно, не буду прощён

И у гибельной кромки

Застыну без слов и метаний.

Город мой, ты укрой

Меня старым гранитным плащом,

Уложи под обломки

Разбитых имперских мечтаний.

Я верю - Русская земля...

Я верю – Русская земля

Увидит свет из века мглы,

Когда над башнями Кремля

Взлетят Имперские Орлы,

Когда в единстве дел и слов

Всё станет так, как было встарь,

Когда под звон колоколов

Державу примет Государь,

И, чтобы бед не повторить,

Поднимет щит Святая рать...

...Об этом стоит говорить,

За это стоит умирать!