Интернет-конференция к 100-летию революции

 

Грядущее столетие российских революций обострило в нашем обществе дискуссию о причинах и следствиях оных, а также о виновниках русской трагедии ХХ века. В связи с этим мы решили обсудить революцию февральскую, как главнейшую из двух, ибо именно она сокрушила многовековой политический строй России, и дальнейшие события, включая революцию октябрьскую, стали лишь её следствием. Кроме того, Февраль, как отмечал ещё А.И. Солженицын, по сей день остаётся актуален для нас. Не будучи до сих пор в достаточной мере понят и осмыслен, окружённый многочисленными мифами самых разных толков, он в той или иной форме воспроизводится вновь и остаётся для нас не преодолённой угрозой. Именно в целях осмысления и предупреждения мы обратились с вопросами к нашим экспертам. Их ответы, расходящиеся в ряде оценок, но позволяющие при этом взглянуть на обсуждаемый предмет с разных сторон – в нашем итоговом материале.

 

1. Каковы ключевые причины Февральской революции? Была ли она в большей мере следствием внутренних проблем России или же некого заговора внешних и внутренних её врагов?

 

В.В. АКСЮЧИЦ (философ, руководитель движения «Русский Выбор»): Внешние причины российской катастрофы начала ХХ века известны. Все они сводятся к тому, что у России – огромного государства, великой культуры, русской цивилизации – на международной арене всегда было много соперников и врагов. Западная русофобия веками пыталась сокрушить Россию, сильные государства – завоевать. И это естественно, так же как естественно, что вне человека полно вредоносных и опасных микробов и вирусов, есть враги и среди людей. Жизнь – это (среди прочего) непрерывная самозащита. Но организм – человека и государства – способен сопротивляться только при наличии внутреннего иммунитета к внешней заразе и сохранении внутренних сил во всех измерениях. Поэтому крушение России было предопределено прежде всего внутренними и, прежде всего, духовными болезнями. Истоки: Петровская революция, разрушившая традиционный русский уклад, уничтожившая традиционные сословия, отменившая патриаршество и подчинившая Церковь чиновничьему государству, – создала новый прозападный культурный и правящий класс. Петровское дворянство, говорящее с измальства на европейских языках, носившая европейскую одежду, повёрнутая на идеалы мифической Европы (синдром «русского Запада»), не ведующая и презирающая отечественную культуру и свой народ («первородный грех русского дворянства»), – воспринималось абсолютным большинством населением страны в качестве оккупантов. Только в России образованные слои отделяла от простонародья не только социальная, но и цивилизационная пропасть. Два столетия они были носителями в Россию самых радикальных духовных помутнений Европы: утопизм, материализм, атеизм, позитивизм, коммунизм, марксизм… Весь девятнадцатый век дворянская, вслед разночинная интеллигенция грезили революцией, а либералы рукоплескали террористам. В начале ХХ века Россия богатела материально, но была пронизана духовными расколами: интеллигенция и власть, интеллигенция и народ, интеллигенция и православие. Эту духовную болезнь я называю идеологической манией (идеоманией). В разных формах поражены ею были и либералы, и правящие сословия.

Во имя шкурных интересов некоторых из правящих кругов, а также руководствуясь утопиями («Единое государство славянских народов со столицей в Константинополе» – форма идеомании), власть ввергла страну в ненужные войны с Японией и Германией, – последняя была заведомо гибельная для России. В начале XX века у России не было столкновений геополитических интересов с Германией, в которой правил родственный императорский дом. И правящий слой, и оппозиция грезили: «Константинополь и достаточная часть примыкающих берегов, Hinterland… Ключи от Босфора и Дарданелл, Олегов щит на вратах Царьграда – вот заветные мечты русского народа во все времена его бытия» (П.Н. Милюков). Не было бы войны – не было бы и революции в России.

За полгода до начала войны бывший министр внутренних дел Пётр Дурново в записке императору предсказывал неизбежные бедствия в случае войны с Германией: «Главная тяжесть войны выпадет на нашу долю. Роль тарана, пробивающего толщу немецкой обороны, достанется нам… Война для нас чревата огромными трудностями и не может оказаться триумфальным вхождением в Берлин. Неизбежны и военные неудачи… те или иные недочёты в нашем снабжении… При исключительной нервности нашего общества этим обстоятельствам будет придано преувеличенное значение… Начнётся с того, что все неудачи будут приписываться правительству. В законодательных учреждениях начнётся яростная кампания против него… В стране начнутся революционные выступления… Армия, лишившаяся наиболее надёжного кадрового состава, охваченная, в большей части стихийно, общим крестьянским стремлением к земле, окажется слишком деморализованной, чтобы послужить оплотом законности и порядка… Россия будет ввергнута в беспросветную анархию, исход которой не поддаётся предвидению… «Государь! Единственным призом в этой войне может быть Галиция… только безумец может хотеть присоединить Галицию. Кто присоединит Галицию, потеряет империю.» (До сего дня Галиция является геополитическим гнойником, угрожающим России.) Естественно, кровавейшая война перемолола кадровое офицерство и цвет нации. Духовное помутнение не позволило власти осознать национальные интересы, а обществу проявить подлинный патриотизм.

Церковь, обезглавленная Петром I, обездоленная (священство и монашество – самое просвещённое сословие, ум нации – к XIX в массе своей было бедным и мало образованным), подверженная излишним влияниям латинства и протестантизма, – в роковые для России годы не смогла выполнить роль духоводителя народа. Это не исключало того, что в России были выдающиеся исповедники.

В конце концов, духовное помутнение – союз думских либералов и руководства армией – обрушили монархию, что неизбежно означало крушение государственности (и что было совершенно недоступно для «просвещённых умов»). Естественно, думские либералы и социалисты не были способны управлять огромным государством. Это был великий подарок бешено радикальной ленинской партии большевиков, маргинализованной к тому времени. Без Февраля никогда большевистская идеология не стала бы популярной и не пришла бы к власти, – только через насильственный захват власти, возможность которого возникла только благодаря тому, что «нервические ручки Керенского» были не способны удержать государственный руль. Так Февраль открыл возможность не только «триумфальному шествию Советской власти» по России, но и распространению коммунистических режимов по планете.

 

М.В. НАЗАРОВ (публицист, руководитель издательства «Русская Идея»): Революция сначала произошла в головах ведущего слоя, утратившего понимание православной монархии как богоосвященной власти, наиболее служащей спасению народа. Это стало внутренней причиной революции – ослепление российской интеллигенции и те грехи общества, связанные с утратой православного самосознания, о чем говорил в своих проповедях св. прав. Иоанн Кронштадтский. Но необходимо учесть и внешнюю причину, а именно: как нашими грехами коварно воспользовались враги России (объединенные для этой цели еврейским Финансовым Интернационалом) – без этого революцию тоже не объяснить. В православной Российской империи они видели главное («антисемитское») препятствие своим планам мiрового господства. При этом они использовали весь циничный арсенал средств, который православная власть не могла себе ответно позволить и от которых не нашла защиты: обман, дезинформацию, клевету, предательство, убийства лучших деятелей. Поэтому и пала Россия, несмотря на то, что в других странах грехов перед Богом было неизмеримо больше. Но нельзя вину плохо оборонявшейся и излишне доверчивой жертвы считать большей, чем вину атаковавшей ее международной мафии.

 

Д.В. КУЗНЕЦОВ (поэт, литературовед): Безусловно, Февральская революция в России была обусловлена рядом причин, ставших в определённый момент роковыми. Главная из них, на мой взгляд, - это равнодушие общества (во всех его слоях, включая аристократию, духовенство, дворянство, во многом слившееся с интеллигенцией, городские слои населения, многомиллионное крестьянство…) к сущности Российской Самодержавной власти и к судьбе Империи в целом. Современный поэт выразил подобное состояние общества весьма афористично:

Вселенский опыт говорит, 

Что погибают царства 

Не оттого, что тяжек быт 

Или страшны мытарства, 

А погибают оттого, - 

И тем больней, чем дольше, - 

Что люди царства своего 

Не уважают больше.[1]

Объяснять события февраля 1917–го только происками внешних и внутренних врагов государства, значит, сознательно уводить поиск решения проблемы в сторону. Происки врагов, конечно же, были. Но враги у Империи были всегда (внутренние и внешние), и в любые времена они действовали ей во вред. На то и существовали внешняя разведка, жандармский корпус, Отделение по охранению общественной безопасности и порядка, чтобы исключить возможные провокации и дестабилизацию страны. На мой взгляд, российское общество – прежде всего, в своих образованных слоях – в начале XX века подошло уже к той роковой черте, за которой открывалась бездна. Более полувека российская интеллигенция исступлённо призывала «Прекрасную Даму» Революцию, просто жаждала её прихода. Ходить в храмы становилось «не модно», а быть сторонником Самодержавия означало быть замшелым реакционером, «далёким от современности и чаяний народа». Собственно, первая проба государственного переворота разыгралась ещё в 1905 году. Политизированные «сливки общества» не только не сделали выводов из случившегося, но, пережив восстановительный («реакционной») период, принялись вновь расшатывать государственные устои, в своей слепоте уверенные, что действуют во имя «прогресса» и на благо России. Словом, на мой взгляд, главнейшая причина революционных событий в феврале 1917-го – метастазы либерализма, пронизавшие верховные общественные слои, и духовная апатия (повреждение, если не утрата, веры) у народа в целом. При таком состоянии общества, тем более в условиях затянувшейся, колоссальной по напряжению I мировой (Великой) войны, революционные события могли случиться тремя месяцами раньше или двумя месяцами позже, - по сути, месяц февраль стал случайностью…

 

В.Г. ХАНДОРИН (доктор исторических наук, профессор): Несомненно, причины Февраля крылись во внутреннем состоянии России (само разделение на Февральскую и Октябрьскую революции я никогда не приветствовал, оно было политически выгодно коммунистам, дабы подчеркнуть значимость своей «великой октябрьской социалистической» как «начала новой эры в истории человечества». В конце концов, мы же не разделяем французскую революцию на жирондистскую, якобинскую и т.д. Говорить о различных этапах – да, целесообразно, но революционный процесс-то развивался непрерывно).            

Каковы эти причины? Во-первых, недостаточность и незавершённость реформ Витте–Столыпина, решавших проблемы, поднятые ещё первой революцией 1905 года. Не все проблемы были решены и не до конца. Сохранилось сословное устройство (существенно ослабленное реформами Александра II, но не уничтоженное), к тому времени выглядевшее анахронизмом, когда в экономике заправляла буржуазия (некоторые представители которой были внуками крепостных крестьян, как Рябушинский и Морозов), а наибольшие привилегии сохраняло разорявшееся, терявшее свои экономические позиции дворянство. Исторический манифест 17 октября 1905 г. открыл эпоху конституционного развития России, но избирательный закон и сами права Думы были весьма ограниченными, господствовала неравноправная куриальная система выборов. Столыпинская реформа дала крестьянам право частной собственности на землю, но проблема крестьянского малоземелья, порождённая ростом населения, не была решена: в Сибирь за 8 лет реформы (до начала войны) было переселено всего 3 млн. крестьян из десятков миллионов нуждавшихся. Несмотря на большой прогресс в рабочем законодательстве (профсоюзы, сокращение рабочего дня, зачатки социального страхования), материальное и жилищное положение значительной части рабочих оставалось неудовлетворительным. Наконец, так и не была решена проблема массовой (60% населения) неграмотности. Загвоздка в том, что во времена смут и политических катаклизмов малограмотные люди легче поддаются на уловки разных демагогов и популистов, типа Ленина и Ельцина. 

Практически уверен, однако, что в отсутствие мировой войны катастрофы удалось бы избежать. Новые проблемы породила именно война. Парадокс в том, что в военном отношении Россия оказалась подготовлена к ней гораздо лучше (горькие уроки японской войны не прошли даром), чем в моральном. Как писал генерал Брусилов (цитирую по памяти), «немецкий и французский солдат знал, за что воюет. Наш же солдат, спроси его об этом в окопах, в ответ нес ахинею о том, что какой-то эрц-герц-перц с женой поехал отдыхать в какое-то Сараево, там их почему-то убили, и из-за этого австрияки напали на сербов. Кто такие сербы и причём тут Россия, солдат объяснить не мог». Роковую роль сыграли всё та же малограмотность и отсутствие пропаганды. Проблема же была в том, что это была война совершенно нового типа, совсем непохожая на прежние, локальные войны. Война, втянувшая в себя миллионные армии, с тотальными мобилизациями и миллионными жертвами, более того – подчинившая себе всю экономику страны, неизбежным следствием чего стало ухудшение жизни в тылу. Ничего подобного в войнах прошлого не было. Возникает вопрос: почему же тогда в 1941-м не произошло революции, когда голод в тылу начался в первый же год войны, и вообще положение было гораздо хуже? Да именно потому, что, во-первых, была мощная пропаганда, а во-вторых, немец дошёл до Москвы и до Волги, и русский человек на своей шкуре понял, за что идёт война. Первая же мировая война велась в приграничной полосе и потому была народу совершенно непонятна. Цель и смысл войны понимали люди образованные, читавшие газеты и следившие за политикой (не случайно даже часть социалистов в годы войны заняла патриотические «оборонческие» позиции, как Плеханов, Савинков, Бурцев, Кропоткин) – но не простой русский мужик.

Война усилила и экономические позиции крупного капитала, разбогатевшего на военных поставках, а отсюда – и рост его политических амбиций, тогда как к власти буржуазия по-прежнему не имела доступа.

Наконец, именно накануне и во время войны, после отставки преемника Столыпина Коковцева, в политической жизни государства усилилась роль дворцовой камарильи, озабоченной не реформами и благом страны, а собственным положением. Это и рост коррупции, и министерская чехарда, и пресловутый Распутин. В наши дни делаются попытки «реабилитировать» этого пройдоху, но факт неоспорим: именно Распутин своими разнузданными похождениями и близостью ко двору особенно дискредитировал Царскую семью. Ведь болезнь наследника, послужившая первопричиной этой близости, оставалась государственной тайной, и это порождало грязные сплетни и домыслы о Распутине и императрице. Непрерывно падавший авторитет правительства и привёл к конфликту с Думой, которая стала требовать «правительства доверия». Император не желал идти навстречу, усматривая в этом ещё большее сужение своих властных прерогатив. Сам же он практически не отдавал себе отчёта в степени серьёзности ситуации.

Наконец, сыграла роль общая десакрализация Царской власти в сознании народа в условиях наступавшего массового, индустриального общества, когда все отмечали кризис морали и культуры в интеллигентской среде, упадок религиозности в народе. К тому же с 1905 года была свободная пресса. Монархия оказалась абсолютно неготова к этим вызовам массового общества, можно сказать, оказалась безоружна перед ними.

Распространённые конспирологические версии о Феврале как результате заговора, да ещё с «английским следом», не имеют под собой оснований. Досужие разговоры в либеральной среде о желательности дворцового переворота так разговорами и остались, тем более что далеко не все либералы разделяли эту мысль (так, Гучков был за переворот, а Милюков – против, считая переворот во время войны опасным с точки зрения последствий). Был бы это заговор, не было бы такого всеобщего ликования, которым сопровождалась победа Февраля – наивного ликования «свободой» людей, не предвидевших, какой анархией она обернётся. Подозревать же англичан в намерении «лишить Россию плодов общей победы» с помощью революции вообще нелепо, особенно когда эта победа была ещё далеко не очевидной – это как если бы Черчилль организовал заговор против Сталина где-то в конце 1943 года.

 

В.Ж. ЦВЕТКОВ (доктор исторических наук, профессор): События Февраля 1917-го представляются очень драматичным и, в то же время, показательным примером попытки радикального решения разнообразных экономических и политических проблем России начала ХХ столетия. Это, безусловно, социальный взрыв, и причины его довольно глубокие. Причины эти, к сожалению, малоисследованы до сих пор. В советской историографии Февраль 1917-го, определявшийся как «буржуазно-демократическая революция», сильно уступал по числу публикаций Великой Октябрьской социалистической революции, хотя и был более «заметным», в сравнении с сюжетами Первой мировой войны (которую можно было считать «забытой войной»).

Тем не менее, необходимо отметить ряд глубоких, содержательных исследований, таких авторов, как, например, Э.Н. Бурджалов (его классического двухтомника «Вторая русская революция»), Е.Д. Черменский (монография «Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 г. в России), В.С. Дякин (монография «Русская буржуазия и царизм в годы Первой мировой войны 1914-1917 гг.»), И.П. Лейберов (монография «На штурм самодержавия. Петроградский пролетариат в годы Первой мировой войны и Февральской революции (июль 1914 – март 1917 гг.)) и других. Конечно, в них декларировался «классовый подход в оценке исторических событий», и за «идеологически верными» высказываниями нужно видеть отнюдь не прагматичное произведение «агитпропа», а умение использовать диалектические методы исследования, анализ фактов, максимально полный учет всех «объективных и субъективных предпосылок предреволюционной ситуации», условий ее «перерастания в революцию».

Сейчас все большее внимание вызывают события Февраля 1917-го, на «фоне» которых Октябрь 1917-го представляется уже незначительным эпизодом, закономерным и неизбежным следствием «гибели монархии». Перефразируя известные слова: «Если Царя нет, то все дозволено». В.И. Ленин же и большевики вовремя «подобрали власть», которая «валялась», а после этого «спасли страну»…

Правомерно, видимо, применять более точный, исторически обоснованный термин «Великая Российская революция», который показывает, что события Февраля и Октября неотделимы друг от друга. Участники и главные «действующие лица» этих событий одни и те же, это наш народ, представители всех сословий, всех групп населения России. И большевики в них принимали самое активное и непосредственное участие.

Действительно, много публикаций объясняют Февраль 1917-го исключительно воздействием «темных сил» антимонархического порядка. Февраль определяется, как некая «элитная революция». Не учитывается при этом, что элита в принципе на революцию не способна. Максимум ее возможностей – удачный (если получится) переворот.

Революция – это общенародное, массовое движение. Положительное или отрицательное – другой вопрос. Но массовое, народное – несомненно.

Многие, однако, убеждены, что «элитную революцию» вызвали: иностранные дипломатические представительства (прежде всего Англии и Франции), высший генералитет (в ходу версия о т.н. «генеральском заговоре», во главе с начальником штаба Ставки Верховного Главнокомандующего генералом М.В. Алексеевым), общественные структуры Союза земств и городов России, Прогрессивный блок, ближайшее окружение царя (великие князья, близкие и дальние родственники), некоторые иерархи Русской Православной Церкви. А их всех, в свою очередь, якобы, объединяли связи по линии масонских лож; и именно они, а не представители революционных партий, были подлинными организаторами, вдохновителями и руководителями революционных событий февраля-марта 1917 г., приведших к «гибели многовековых устоев России».

Таким образом, конкретные «виновники», «враги народа», казалось бы, обозначены. И глубокий, объективный исторический анализ легко заменяется свежеиспеченным вердиктом: во всех бедах виноваты «темные силы». Только если 100 лет назад под ними подразумевали «распутинскую клику», то теперь подобные проклятия падают на голову «продажной, компрадорской элиты» (лидером которой объявляется А.И. Гучков) и еще к ней добавляется «вечно недовольная интеллигенция» (олицетворением которой становится П.Н. Милюков). Можно подумать, что полмиллиона интеллигентов заполнили улицы и проспекты Петрограда и Москвы в феврале-марте 1917-го. Наверное, унтер-офицер Тимофей Кирпичников был представителем древнего княжеского рода, а в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов заседали сплошь английские резиденты…

Подобные оценки возникают, следствие того, что история, пользуясь известной фразой историка-марксиста М.Н. Покровского, воспринимается порой, только лишь как «политика, обращенная в прошлое». Грамотная, основанная на историческом материале пропаганда крайне важна. Но при этом нельзя принижать роль общественных движений, народных настроений.

Примечательно, что власть и в феврале 1917-го оппозиционную деятельность в Думе переоценивала, реальную же опасность низового «бунта» явно недооценивала, и не нужно винить в этом только полицию, поскольку в 1914—1917 гг. охранное отделение трижды ликвидировало руководящие большевистские структуры в России (фракция в Государственной думе и два состава Русского бюро ЦК партии). Но недостаточным было противодействие низовым звеньям большевистской партии, в результате чего большевистские руководящие структуры просто переходили на «нижний ярус» организации и снова восстанавливались. Сложно внедрить агента-осведомителя в заводскую среду, где сильны коллективистские связи и поведение каждого – «на виду» у товарищей. Трудно действовать и на «рабочих окраинах». Гораздо проще вскрывать письма А.И. Гучкова и следить за Г.Е. Распутиным и членами «Прогрессивного блока» (кстати, состав «альтернативного правительства», который почему-то считают «глубокой масонской тайной», был опубликован на страницах «Утра России» еще в сентябре 1915-го.).

Так что наиболее точной, очевидно, является характеристика сил, вызвавших февраль 1917-го, данная В.И. Лениным в его «Письмах издалека». Позволю ее напомнить: «…Если революция победила так скоро и так - по внешности, на первый поверхностный взгляд - радикально, то лишь потому, что в силу чрезвычайно оригинальной исторической ситуации слились вместе, и замечательно «дружно» слились, совершенно различные потоки, совершенно разнородные классовые интересы, совершенно противоположные политические и социальные стремления. Именно: заговор англофранцузских империалистов, толкавших Милюкова и Гучкова с К к захвату власти в интересах продолжения империалистской войны, в интересах еще более ярого и упорного ведения ее, в интересах избиения новых миллионов рабочих и крестьян России для получения Константинополя... Гучковыми, Сирии... - французскими, Месопотамии... - английскими капиталистами и т. д. Это с одной стороны. А с другой стороны, глубокое пролетарское и массовое народное (все беднейшее население городов и деревень) движение революционного характера за хлеб, за мир, за настоящую свободу.

Было бы просто глупо говорить о «поддержке» революционным пролетариатом России кадетско-октябристского, английскими денежками «сметанного», столь же омерзительного, как и царский, империализма. Революционные рабочие разрушали, разрушили уже в значительной степени и будут разрушать до основания гнусную царскую монархию, не восторгаясь и не смущаясь тем, что в известные короткие, исключительные по конъюнктуре исторические моменты на помощь им приходит борьба Бьюкенена, Гучкова, Милюкова и К° за смену одного монарха другим монархом и тоже предпочтительно Романовым!

Так и только так было дело. Так и только так может смотреть политик, не боящийся правды, трезво взвешивающий соотношение общественных сил в революции, оценивающий всякий «текущий момент» не только с точки зрения всей его данной, сегодняшней, оригинальности, но и с точки зрения более глубоких пружин, более глубоких соотношений интересов пролетариата и буржуазии как в России, так и во всем мире…».

Ну а что собой представляли составляющие этих двух «потоков», предстоит еще разобраться, и в этом опыт и достижения советской историографии должны быть востребованы. Тогда станут понятны и «внутренние» и «внешние» причины Февраля 1917-го. И здесь перечислять нужно не тех, кто входил в т.н. «темные силы», а помнить и учитывать обострение экономического кризиса, связанного с Первой мировой войной и рост оппозиционных настроений среди политических и общественных организаций Империи (от «Союза Михаила Архангела» и Совета Объединенного дворянства до эсеров и большевиков), недовольство рабочих и крестьянства, слабость правительственной идеологии, призванной сплотить общество в патриотической деятельности ради победы над врагом, «кризис верхов», деятельность немецкой (а не только английской) разведки и еще множество факторов. Анализ каждого из них может стать предметом не одной монографии, а многих исследований.

 

Е.В. СЕМЁНОВА (писатель, редактор журнала «Голос Эпохи»): Любая революция является следствием совокупности различных факторов, а не какой-то одной причины. Революция наша не исключение.

Главном фактором следует признать духовный, т.к. все внешние, материальные, скажем так, проявления в конечном итоге имеют именно духовную основу. Сегодня у нас очень часто идеализируют Российскую Империю в её последние годы. Дескать, была православная страна, а потом злые силы её разрушили. На деле же, как справедливо указывал Л.А. Тихомиров, успех злых сил зависит от внутренней деморализации сил добра. Если мы почитаем наших святителей – Феофана Затворника, Игнатия Брянчанинова, Оптинских старцев, Иоанна Кроштадтского, Иосифа Петроградского и других – то ужаснёмся тому оскудению, обмирщению, которое переживало Православие в последние десятилетия существования Империи. Причём не только в миру, но и в монастырях. Если мы обратимся к прессе конца 19-го – начала 20-го веков, то увидим, как набирал обороты культ всевозможных извращений, самоубийств, сектантских учений и т.д. Об этом же, собственно, говорит нам значительнейшая часть литературы Серебряного века, в которой очень сильно инфернальное начало, в которой Православие уступило место поискам «истины» во всевозможных лжеучениях… Наконец, известен факт, что после революции в лагере русских пленных подавляющее большинство их отказалось от причастия. И, к несчастью, такое отношение к вере не было редкостью для армии в целом. Об этом говорил, в частности, незадолго до смерти атаман Н.В. Фёдоров, которого в его юные годы потрясло, как ещё вчера православная страна вдруг забыла Бога. Забыли Бога – вот, первая причина катастрофы.

Забыв Бога, в большой мере утратили верные национальные ориентиры. Если прежде власть Императора воспринималась, как сакральная, то в предреволюционные годы это восприятие было практически уничтожено – вплоть до того, что гнусные анекдоты о Высочайших особах можно было подчас услышать даже в армейской среде. Третья опора – русскость – также была подорвана. Большая часть газет и значительная часть культуры оказалась в нерусских руках. В Москве проводили свой съезд украинские самостийники. Общественность была озабочена правами и нуждами инородцев, а не русского народа. Об этом наиболее ярко писал М.О. Меньшиков. Сокрушался и Тихомиров: «Кто не знал ещё недавно, что наше государство есть государство Русское – не польское, не финское, не татарское, тем паче не еврейское, а именно Русское, созданное Русским народом, поддерживаемое Русским народом и не способное прожить полустолетия, если в нём окажется подорвана гегемония Русского народа? Теперь эту азбучную истину забыли чуть не все».

Таким образом триада Православие-Самодержавие-Народность к 1917 году была сокрушена. И сокрушена не радикал-революционерами, а самим правящим слоем, бюрократией и разночинной интеллигенцией.

Если говорить о правящем слое к моменту революции, то приходится констатировать, что в самый трагический момент нашей истории на руководящих постах Империи не оказалось ни одного человека, который бы соответствовал ему. Кадровая политика после убийства Столыпина находилась в явном кризисе. На высоких постах оказывались подчас люди случайные, малоспособные к возложенным на них обязанностям. Неслучайно пишет Тихомиров в своём дневнике: «Александр Третий объединил элементы жизни России и этим повысил жизненность нации. Но после него наверху стали объединять элементы разложения, и в 20 лет жизненные элементы заглохли и иссякли. Что они действительно иссякли - это ясно каждому. Почему произошла эта перемена? Потому что тогда старались в стране дать силу и влияние умнейшим, сильнейшим, а после Александра силу и влияние стали получать элементы толпы, конечно, «интеллигентной», но от этого ещё более зловредной в смысле разложения страны». Именно такая кадровая политика привела к тому, что в феврале 17-го противостоять революции в столице оказалось практически некому. Не нашлось во власти ни единого решительного и умного человека, чтобы принять необходимые меры и взять на себя ответственность.

К бюрократии добавляется ещё одна язва – Государственная Дума, создание которой на подрыв самой себя было безусловной ошибкой Верховной власти. Вклад этого органа в нашу революцию переоценить трудно. Дума и печать сделали всё, чтобы реальные ошибки власти, реальные проблемы, на самом нисколько не критичные и решаемые, раздуть до гомерических размеров, обильно приправив самой бесстыдной ложью. Делалось же это, разумеется, не из попечения о пользе России, а из личных политических или иных амбиций.

Проблемы внутренние создают питательную среду для политических дивидендов внешних сил. И наши официальные союзники и противники серьёзно приложили руку к раскачке ситуации в России. То, что американские банкиры выделяли деньги на организацию революции (к примеру, сбор средств на убийство Столыпина, представлявшимся революционерам главным препятствием на пути к цели, Якоб Шифф организовывал в США вполне открыто), подтверждено документально. Сыграла свою роль и неизменная противница России, волею судьбы в 1914-м оказавшаяся союзником – Англия, чей посол Бьюкенен активно контактировал с лидерами думских либералов (Милюковым и др.). Целью Англии было не допустить овладения Россией Босфором и Дарданеллами и возрастания её могущества, которое в случае победы, согласно предсказаниям экспертов, стало бы несравнимо ни с какой иной страной. И полумарионеточное Временное правительство вполне годилось, чтобы обеспечить эту задачу.

Тем временем наши официальные противники немцы уже снаряжали знаменитый «пломбированный вагон», содержимое которого должно было не просто подорвать силы России, но уничтожить её. Наконец, из США с санкции Временного правительства вернутся в Россию «политэмигранты» - Троцкий сотоварищи. Но это уже иной этап нашей катастрофы, выходящий за рамки обсуждаемого первого акта оной.

 

2. Возможно ли было предотвратить революцию? И каковы должны были быть действия власти для этого?

 

В.В. АКСЮЧИЦ: Действия власти во многом должны были быть противоположными тому, что делалось. Допустили убийство П.А. Столыпина: «Пока я у власти, я сделаю всё, что в силах человеческих, чтобы не допустить Россию до войны, пока не осуществлена целиком программа, дающая ей внутреннее оздоровление». Вступили в войну с Германией-Австрией, проигнорировав завещание П.А. Столыпина: Россия не нуждается в расширении территорий, ей необходимо привести в порядок государственное управление и повышать благосостояние населения, для чего необходим длительный международный мир.

Командование армии совершала ошибки, вносящие в общество расколы, отозвавшиеся роковым образом. Командование армии действовало как единственная властная инстанция в стране, порождая новые катастрофические проблемы. Фронт перемалывал лучшую часть народа, а в армию сверх необходимого призываются миллионы запасников, которые оказываются брошенными на произвол между фронтом и тылом. Бездумно расквартированные в столицах десятки тысяч запасных и выздоравливающих солдат сыграют разрушительную роль в семнадцатом году. Армейское командование инициирует массовое беженство гражданского населения из оставляемых областей вглубь России. Военные власти брали под свой контроль гражданские сферы и области тыла, что дезорганизовывало управление. Поблизости к фронту в действиях военного руководства тоже проявлялась какая-то маниакальность: «У населения отбирали запасы, расплачиваясь какими-то бонами. Штабы отступали как в безумии – не во временный отход, но так разоряя местность – сжигая посевы, постройки, убивая скот, угрожая оружием землевладельцам, – как будто никогда не надеясь вернуться. От генеральских распоряжений отступающие войска провожались проклятиями… А Ставка уже проектировала отодвинуть границы театра войны – границу своей сумбурной власти и правительственного безвластия – ещё вглубь страны, до линии Тверь – Тула» (А.И. Солженицын). Опять же, трезвые голоса протеста игнорируются: «Невозможно отдать центральные губернии на растерзание орде тыловых героев. Упразднение нормальной власти – на руку революции» (А.Г. Щербатов). Естественно, такого рода безумные действия властей усугубляют общее помрачение: «Людей охватывает какой-то массовый психоз, затмение всех чувств и разума» (А.В. Кривошеин).

Взяв на себя главнокомандование армией и с уходом в Ставку Николай II оградился от ненавистного для него общества. У него были основания не любить лидеров зарвавшейся общественности и не доверять им, но бремя ответственности верховной власти требует возвыситься над личными неприятиями и поддержать любую возможность единения общества и власти в грозный момент. Робость, подозрительность, безволие Николая II были усилены, а достоинства ослаблены атмосферой духовного разложения, проникающей через сословные перегородки и дубовые двери. В обществе были искренние монархисты, которые могли послужить опорой трону, но они подвергались шельмованию и оказались без поддержки Верховной власти. Правительство было неспособно на волевые действия, если на что-то решалось – не получало поддержки у безвольной верховной власти. По меткому выражению И.Г. Щегловитова, «паралитики власти что-то слабо боролись с эпилептиками революции».

Воюющие «демократические» страны приостановили полноценную парламентскую деятельность (функционировали только комиссии законодательных палат), а в монархической России с думских трибун во время кровопролитной войны впрямую призывали смести правительство. Страна вела смертельную войну, народ нёс миллионные потери, власть, худо-бедно, решала насущные проблемы, но общество в столицах будто на другой планете: «Множество красиво одетого и явно праздного народа, не с фронта, отдыхающего – но свободно веселящегося. Переполненные кафе, театральные афиши – все о сомнительных «пикантных фарсах» заливистые светы кинематографов… – какой нездоровый блеск, и какая поспешная нервность лихачей – и всё это одновременно с нашими сырыми тёмными окопами? Слишком много увеселений в городе, неприятно. Танцуют на могилах» (А.И. Солженицын).

Власть адекватно пресекла в годы войны деятельность радикальных левых большевиков и эсеров. Но деятельность либеральных и даже правых думских партий оказалась не менее разрушительной. Нарастающий раскол и хаос создавали оптимальные условия для разрушительной деятельности либерального крыла идеомании. В воюющих «демократических» странах печать была под контролем властей. В России же во время войны отсутствовала гражданская цензура, военная действовала только на театре военных действий и ограничивалась узкой «профессиональной» тематикой – запрещала материалы, которые могли служить осведомлению противника. Правительственные чиновники в большинстве своём адекватно оценивали ситуацию, но бессильны что-то изменить: «Наши союзники – в ужасе от разнузданности, какая царит в русской печати» (С.Д. Сазонов). «Наши газеты совсем взбесились. Всё направлено к колебанию авторитета правительственной власти. Это не свобода слова, а чёрт знает что такое. Даже в 1905-м они себе не позволяли таких безобразных выходок. Его Величество указал тогда, что в революционное время нельзя к злоупотреблениям печати руководствоваться только законом, допускать безнаказанное вливание в народ отравы. Военные цензоры не могут оставаться равнодушны к газетам, если те создают смуту» (И.Л. Горемыкин).

Пресса превращается в эффективный канал вливания в народ отравы: «Наша печать переходит все границы даже простых приличий. Масса статей совершенно недопустимого содержания и тона. До сих пор только московские газеты, но за последние дни и петроградские будто с цепи сорвались. Сплошная брань, возбуждение общественного мнения против власти, распускание сенсационных ложных известий. Страну революционизируют на глазах у всех – и никто не хочет вмешаться… Распространение революционных настроений полезнее врагу всяких других прегрешений печати» (А.В. Кривошеин).

Ни правящий слой, ни власть не были способны идейно противостоять целенаправленной революционной пропаганде, ибо сами были подвержены либеральным формам идеомании. Так духи злобы разрушали традиционные формы жизни, органичный уклад души и быта, разлагали религиозное и нравственное сознание, чувство гражданского долга и ответственности, парализовали возможное сопротивление. Сознание общества пленяли болотные огни: духи позитивизма и рационализма, атеизма и материализма, социализма и коммунизма. Война была проиграна задолго до её окончания, несмотря на огромные ресурсы России, ибо в душах людей рухнули основополагающие духовные устои.

 

М.В. НАЗАРОВ: Предотвратить революцию 1917 года можно было заблаговременными мерами по воспитанию народа, разъяснению мiровой системы зла и обороны от нее (готовящегося царства антихриста и удерживающей миссии Третьего Рима). К сожалению, ни государственная, ни церковная власть этим специально не занималась, не предполагая, с каким страшным врагом предстояло иметь дело. Но, в конечном счете, таким воспитанием и даже применением жестких силовых мер, можно было лишь отодвинуть сроки революции, поскольку невозможно остановить процесс апостасии и действия «тайны беззакония», которые предсказаны в Священном Писании.

 

Д.В. КУЗНЕЦОВ: События февраля 1917-го можно и должно было прекратить, точно теми же мерами, что и события 1905 года. И даже более жёсткими, учитывая серьёзность ситуации. Иное дело, что при том духовно-нравственном состоянии, в коем российское общество пребывало весной 1917 года, любые (пусть и самые суровые) меры были бы лишь очередной оттяжкой новой попытки переворота. Наверное, коренному перелому революционных настроений и даже ликвидации их послужила бы практически неизбежная победа России в Великой войне. Увы, говоря известными словами британского премьера: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Её корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду. Она уже претерпела бурю, когда всё обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена…».[2] В любом случае, беспощадная твёрдость в подавлении возникших беспорядков и последующая уголовная ответственность потакавших им представителей властных верхов, была в феврале 1917-го для России жизненной необходимостью.

Что же до мер, направленных на исключение возможности революционного процесса в стране, то правительством Николая II они принимались и принимались комплексно. В период, когда во внутренней политике России ведущую роль играл П.А.Столыпин, охранительные, предупреждающие меры (в т.ч. и военно-полевые суды) дали свои результаты. Но… Империя всесторонне развивалась, эволюционировала, по линии государственного устройства переходя к конституционной монархии. Наверное, нужны были более суровые меры по отношению к участникам революционных групп. Возможно, Правительству следовало более жёстко вести себя с либеральной оппозицией. Церковная жизнь страны тоже имела серьёзнейшие нерешённые вопросы. Трагедия России в том, что к началу 1917 года Государь оказался фактически в изоляции, зачастую не находя понимания и поддержки даже у близких родственников из Дома Романовых.

«Люди царства своего не уважали больше…».

 

В.Г. ХАНДОРИН: Вопрос о том, можно ли было предотвратить революцию, крайне сложен. Прежде всего потому, что основной катализатор её – мировая война – представляется мне фатально неизбежной. Что бы ни говорили сегодня досужие «умы», Россия обречена была на эту войну. Она не могла не втянуться в неё, во-первых, потому что изменила бы в таком случае союзническим обязательствам и потеряла бы лицо в глазах мирового сообщества; во-вторых, позволь она разгромить Францию, немцы потом всё равно обрушились бы на неё (как, собственно, и предполагал «план Шлиффена»).

Что реально могло бы сделать (но не сделало) императорское правительство для предотвращения революции? Прежде всего, организовать эффективную (не лубочную) пропаганду, приспосабливаясь к новой эпохе и отвечая на вызовы массового общества (ведь смогла же это сделать Германская монархия), вырабатывая новую национальную идею. Кроме того, проявлять твёрдость. Беда Николая II в том, что он не был решителен ни в реформах, ни в репрессиях. Ему недоставало столыпинского умения лавировать, одной рукой энергично проводя прогрессивные новшества и заигрывая с «либеральной общественностью», а другой рукой беспощадно расправляясь с террористами и революционерами. В ситуации войны следовало сделать всё, чтобы утихомирить недовольство Думы, расколоть думскую оппозицию, пойдя на уступки путём включения в правительство 2-4 либеральных лидеров на второстепенные посты, но одновременно преследуя всякую открытую антиправительственную агитацию в условиях войны. Но достойного преемника Столыпину не нашлось, а Государь не делал ни того, ни другого. Единственной неловкой уступкой Думе, буквально медвежьей услугой, стало назначение на МВД неуравновешенного думца Протопопова, который тут же чудесным образом обратился из либерала в ярого распутинца и заслужил всеобщую ненависть.

 

В.Ж. ЦВЕТКОВ: Сейчас достаточно распространенным стало убеждение в том, что во время войны необходимо было вводить жесткую, единоличную диктатуру. В частности, вообще распустить Думу. Но давайте посмотрим на эту проблему с другой стороны. Ведь действовавшая 4-я Государственная Дума была (по ленинскому определению) «черносотенно-октябристской» (хотя по Петербургу, например, прошли кадеты). Таким образом, симпатии избирателей были определенно за правыми.

Может быть, наоборот. Следовало больше доверия оказывать к представительной власти? Ведь Государь еще накануне 1917 года заявлял в Высочайшем Рескрипте на имя нового премьера князя Н.Д. Голицына о том, что надо сотрудничать с представительными учреждениями (хотя, как потом выяснилось, Государь передал премьеру указ о перерыве в заседаниях Государственной Думы с открытой датой): «…Я хочу верить, что деятельность Совета Министров под Вашим предводительством встретит помощь в среде Государственного Совета и Государственной Думы, объединяясь единодушным и горячим желанием довести войну до победного конца. Благожелательное, прямое и достойное отношение к законодательным установлениям Я ставлю в непременную обязанность призванных мною к государственному служению лиц.

В предстоящей деятельности по устройству хозяйственной жизни страны неизменною опорою правительства являются земства, которые работою своею как в мирное время, так и в годину войны, доказали, что в них неугасимо сохраняются светлые заветы устроителя земской жизни, незабвенного Моего Деда Императора Александра Второго…».

Интересное свидетельство имеется в воспоминаниях члена 4-й Государственной Думы А.А. Ознобишина в отношении министра юстиции последнего состава Совета Министров Н.А. Добровольского. Он «считал арест Керенского и компании и содержание их в Петропавловской крепости единственно радикальной мерой, а на случай выхода революции на улицу заявил, что правительство готово дать самый решительный отпор и что пулеметы готовы. На мое возражение, что если арестовывать Керенского, Скобелева и Чхеидзе, то почему оставлять на свободе Милюкова, Родичева, Шингарева, Шульгина и графа Бобринского, усердно расчищающих путь к власти не только для себя, но и для Керенского, Скобелева, Чхеидзе и других? - Добровольский возразил, что Милюков, Шульгин и прочие названные мною депутаты являются все-таки монархистами и порядочными людьми, которые во время войны не допустят до открытой революции и что Протопопов, несмотря на свое личное нерасположение к Шульгину, графу Бобринскому и Милюкову, тоже высказался против их ареста. С ними всегда можно будет договориться, а с Керенским, Чхеидзе и Скобелевым – никогда…».

Министр внутренних дел князь Н.Б. Щербатов говорил еще в 1915 году, формулируя курс правительства в отношении менее радикальной политической оппозиции, – «Сначала удар в морду, а потом – дружеская беседа».

Вероятно, надо было активнее работать с массами, с рабочими коллективами, профсоюзами, кооперацией. Опыт «зубатовщины» мог быть востребован.

Полицейский аппарат должен был быть более гибким, а не ориентированным исключительно на слежку и аресты. В Российской Империи практически отсутствовали структуры контрразведки, что являлось, конечно, серьезной проблемой.

Недостаточно активно велась патриотическая пропаганда. Не всегда заметен и слышим был голос Русской Православной Церкви, приходской проповеди.

Конечно, когда уже началось восстание, то необходимы были жесткие, даже жестокие меры по его подавлению. Здесь уже важна не стратегия, а тактика. Мало полиции – снимаем войска с фронта. Почему их стали снимать только 27-го, почему не было информации о положении дел в столице? Можно было бы пойти на формирование отрядов самообороны из «Союза русского народа»? Почему юнкерам не были даны приказы на подавление восстания, хотя в последующие месяцы 1917-го власть Временного правительства, по большому счету, на них и держалась? Очевидно эффективными могли бы быть действия сводных гвардейских отрядов, подобных отряду полковника А.П. Кутепова.

Сейчас можно с уверенностью утверждать, что победоносно закончившая войну Россия, наверняка стала бы уже другой страной. Начиная хотя бы с «земельного вопроса». Георгиевские кавалеры, которые в обязательном порядке получали дополнительные наделы земли, стали бы надежными продолжателями реформ П.А. Столыпина. Можно напомнить проекты расширения прав Государственной Думы и Государственного Совета, которые Государь готовился «даровать» после окончания войны. Неизбежно расширились бы права местного самоуправления, политические свободы. Да и во время войны «царский режим» отнюдь не стремился к «закручиванию гаек». Достаточно вспомнить неоднократные попытки сближения с Думой, заявления и выступления Николая II перед членами законодательных палат, смены «непопулярных» министров, попытки «сближения с общественностью».

 

Е.В. СЕМЁНОВА: Разумеется, предотвратить революцию было возможно. Ещё раз повторю, что по-настоящему критических проблем в России к февралю 17-го не существовало. Все они были решаемы. Но решаемы лишь мудрым, твёрдым, решительным, последовательным и энергичным деланием со стороны власти. Пример такого делания являл собой Столыпин, при котором невозможно представить себе торжества революции, что лучше всех понимали сами революционеры. В отсутствии такого человека наступил период колебаний и полумер – самого губительного состояния. И всё тот же Тихомиров указывал на отсутствие у правительства чёткой стратегии, составляющую ум государства. «С громадным характером, с твёрдым преследованием одного плана, одной линии поведения, вообще говоря можно спасать всё, выходить из самых отчаянных положений, - отмечал он. - Но ведь именно этого у него не будет и не может быть. Он может только вечно колебаться и постоянно переходить от плана к плану. Ну а при этом - в столь запутанном положении - можно только рухнуть...»

Если говорить непосредственно о Государе, то, конечно, необходима была иная кадровая политика. Конечно, в условиях войны необходимо было установить жёсткий контроль над прессой и общественными выступлениями. Мыслимое ли дело, чтобы в воюющей стране с думских трибун и газетных передовиц Императрицу обвиняли в измене? Обществу, народу русскому необходимо было видеть во власти твёрдую, неколебимую силу, волевое начало. А именно этого – не видели. И это способствовало, конечно, и десакрализации Царской власти, и деморализации общества.

 

3. Сегодня становится популярной обвинительная точка зрения в отношении буквально всего русского общества – за измену присяге Государю. Это обвинение возводится и на Церковь и, в первую очередь, на армию. На этом основании уже всё Белое Движение записывают в «февралисты» и подчас даже приравнивают к большевикам. Насколько обоснована такая обвинительная риторика?

 

В.В. АКСЮЧИЦ: Действительно, февральский переворот свершили (додавили отречение императора) вместе с думцами Гучковым и Шульгиным начальник генерального штаба Алексеев и большинство командующих фронтов. Николай II, вместо того, чтобы ехать в верные ему войска, всеми силами пробивался к семье в Царское село: «А мысли и чувства все время там. Как бедной Аликс должно быть тягостно одной переживать все эти события! Помоги нам Господь!» Слабовольное отречение Николая II (не законное по законам Российской империи) лишило возможности армию, Церковь и многочисленных сторонников монархии в России выступить в защиту монархии и монарха. Так в крушении России оказались виновны не радикальные революционеры, а именно те, кто присягал Государю.

Если вопрос поставить ребром, то я – за белых. В Белой армии было много героев и выдающихся патриотов России, которых не могло быть по определению в Красной армии. Но нет оснований считать, что Белая армия не виновна в поражении в Гражданской войне. Многие командиры Белой Армии были республиканцами, большинство же - непредрешенцами, то есть не сознавали и не имели воли восстановить свергнутую монархию. Лидеры Белого движения не осознали, что лозунга «За Россию единую и неделимую» не достаточно для победы в крестьянской стране, а крестьяне в массе своей были инстинктивными монархистами. Даже Троцкий признавал, что если бы белые выступали за восстановление монархии, то красные потерпели бы поражение. Белые не смогли интегрироваться с многомиллионными крестьянскими восстаниями, которые временами были основной угрозой большевистскому режиму. Более того, не преодолев пропасть между простонародьем и «элитой», следовательно, не ощущаю жизненные интересы крестьянства, Белые нередко осуществляли против крестьян, не желающих воевать в их армии, жестокие репрессии (особенно в Сибири).

 

М.В. НАЗАРОВ: О грехах высшего слоя общества я уже сказал. Это грехи и церковного руководства, и генералитета, и многих членов Императорского дома. Нам нужно честно это признать и вынести из этого должные уроки, но недопустимо обвинять тех, кто осознал свои грехи и постарался исправить их не только покаянием, но и жертвой собственной жизни. Поэтому и о Белом движении нужно судить не по поведению многих его участников в феврале, а по тем урокам, которые оно вынесло из революции в сопротивлении ей. Об этом у меня есть более подробная статья: «Всемiрное значение Белого движения» (http://www.rusidea.org/?a=130093). О «двух головах одного дракона» говорят те, кто стремится лукаво оправдать одного настоящего дракона – красного. Но и ряженые «белогвардейцы», не понимающие всей духовной проблематики Белого движения и запоздало «борющиеся» против коммунизма, считая и сейчас только его вездесущим врагом, – это и неумно, и смешно, и только помогает все тем же главным врагам России.

 

Д.В. КУЗНЕЦОВ: «Каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны». Обвинять всегда легко и приятно. Очень эффектно и выгодно выдвигать обвинения издалека, с безопасного расстояния, столетие спустя. Но, как правило, обвинители эти, становясь в одночасье этакими сверх-монархистами, «выплёскивают вместе с водой и ребёнка». И вот уже корпусной командир в феврале 1917-го, генерал Л.Г.Корнилов записывается в изменники Государю, а начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал М.В.Алексеев объявляется едва ли не главным творцом Февральского переворота. Мне ближе точка зрения философа Ивана Ильина о том, что в катастрофе 1917 года были так или иначе виновны все, - всё русское общество: от последнего нищего до… Государя Императора. Безусловно, немалая доля вины была и у представителей генералитета, и у деятелей Государственной Думы, и у иерархов Православной Церкви, не возвысивших свой голос в защиту рухнувших устоев… Да, собственно, у кого в то время не было своей доли вины?! Наверное, и действия Государя могли бы быть совсем иными… Но произошло то, что произошло. И в любом случае, тут есть область необъяснимого. Размышляя о событиях, связанных с отречением Николая II, рано или поздно всё равно подходишь к черте, за которой начинается мистика. Или – Божий промысел, что, вероятно, точнее.

Нынешняя обвинительная риторика в отношении Белого Движения обоснована отнюдь не жаждой справедливости, а простым необольшевицким стремлением нанести исторической Православной России ещё один удар: дискредитировать (насколько это возможно) единственных защитников нормальной жизни в стране, поступательного, эволюционного развития державы во всех аспектах – духовном, экономическом, общественно-политическом… Даже если руководители и вдохновители вооружённого сопротивления глобальному мировому злу – коммунизму были в феврале 1917 года «не на высоте положения» (а кто тогда был на высоте?!), то возглавив неравную схватку с большевиками и большевизированными массами за жизнь, за самую душу помрачённого, соблазнённого красным молохом народа, они – вожди Русской контрреволюции – очистились в жертвенном пламени Белой Борьбы, - поистине святой для России, ибо велась она не за власть, не за какие-то привилегии и богатства, а в полном и единственном смысле – за Отечество.

 

В.Г. ХАНДОРИН: Обвинения армии и Церкви в «измене присяге» есть либо глупость (ибо тогда получается, что Царю изменили все, по поговорке: «вся рота шагает не в ногу, один командир в ногу»), либо провокация со скрытой целью обелить большевиков, по нехитрой схеме: «Царя свергли либералы и масоны, генералы его предали, потом всё развалили, а большевики лишь спасали Россию, взяв власть в Октябре». Революция началась как стихийный бунт (как и в 1905 году, в отличие от Октября), лишь по ходу «пьесы» к ней подключились революционные партии, создавшие Петросовет, и боявшиеся упустить власть либералы. Государь реагировал на известия о событиях с опозданиями: когда его просили послать подкрепление, он и ухом не повёл, когда попросили пойти на уступку и дать Думе «министерство доверия» – послал подкрепление в лице Иванова (прибывшее слишком поздно), когда дали понять, что ситуацию спасёт только отречение (после победы бунта в столице) – согласился на «правительство доверия». Решающую роль в уговорах сыграли генералы. Впрочем, это запаздывание немудрено, если учесть, что события развивались с чудовищной скоростью (в 1905 году за целый год власть так и не сменилась, а тут рухнула за неделю). Роковую роль сыграло и то, что лучшая часть армии – гвардия, охранявшая столицу в мирное время – была на войне, а в Петрограде стояли её запасные батальоны, совершенно ненадёжные и набранные из кого попало; они-то в критической ситуации заколебались и перешли на сторону восставших.

Обвинять генералов не менее нелепо. Знаменитый обмен телеграммами главнокомандующих фронтами с просьбами об отречении происходил в обстановке, когда в столице империи уже победил бунт и было свергнуто правительство. А это 2 млн. мятежного населения и 170 тыс. вооружённых солдат петроградского гарнизона. Выбор стоял так: либо бросать на подавление революции значительные силы действующей армии и тем самым обнажать фронт перед немцами (рискуя: а) смутой и гражданской войной в тылу, б) проигрышем войны и сепаратным миром ненамного лучше Брестского) – либо попытаться, коль уж так случилось, избежать этих последствий путём уступки революции, замены непопулярного императора на другого, сохранив при этом монархию как единственный привычный и понятный народу институт власти. Не получилось. Опять же, совершенно непредсказуемым стал последовавший за отречением Николая и легитимацией Временного правительства отказ Михаила от принятия престола в пользу ещё несуществующего Учредительного собрания. Правительство же не сумело взять в руки всю полноту власти и изначально вынуждено было делить её с Петросовдепом, что и стало началом развала. Первые же их совместные акции – «демократизация» армии, разгон профессиональных правоохранительных органов, амнистия уголовникам и отмена смертной казни – разложили армию и привели к рекордному росту преступности в 8 раз. Следует ли винить в этом генералов, хотевших найти лучший выход из безнадёжного положения? Конечно, нет.

Обвинять генералов в «измене присяге» тем более нелепо потому, что никто из них Царю в подчинении не отказывал и отрекаться не заставлял – они лишь выразили своё мнение, на что каждый подданный, будь он спрошен, имеет право. Победа революции облегчилась формально добровольным двойным отречением и утверждением Николаем при отречении состава Временного правительства. Создавалась видимость легитимности новой власти. Этим и объясняется то, что ей присягнули вся армия (не считая протестующих телеграмм 2-х генералов – Келлера и хана Нахичеванского, посланной от его имени начальником штаба, с выражениями готовности подавить «мятеж»), вся Церковь и всё государство.

 

В.Ж. ЦВЕТКОВ: Это следствие, с одной стороны, «волны» переизданий целого ряда книг эмиграции, в которых давались подобные оценки, а с другой – абсолютно некритичного отношения к подобным оценкам со стороны части исторических публицистов и исторических писателей. Не буду повторять достаточно известных исследований о политической программе Белого дела (например, работы профессора В.Г. Хандорина). Вполне очевидно, что вектор политических симпатий и предпочтений «белых» (в отличие от «антибольшевиков») четко направлялся от «непредрешения» к монархии. Конечно, монархии конституционной, земской…

Прослеживается и еще одна линия – сугубое историческое мифотворчество. Чего стоит, например, утверждение о том, что адмирал Колчак являлся врагом России, так как перешел на службу к врагам России, то есть к Англии. Простите, для этого нужны два бесспорных факта: первое – наличие состояния войны с Англией (а этого не было даже у РСФСР), второе – наличие приказа о зачислении Колчака на британскую службу, его платежные ведомости на получение жалования и т.п. формальные моменты. А их нет и быть не могло, т.к. изречение в письме к А. Тимиревой о том, что он теперь служит британской короне, похожи по сути не более чем на слова частной беседы о том, например, что вас взяли на работу начальником отдела в крупный банк, тогда как на деле вы просто-напросто сходили туда на собеседование.

Полезно напомнить, главный лозунг «белых»: «За Единую, Великую и Неделимую Россию».

Или уж совсем анекдотичный выверт о том, что «собакам в Сибири дают кличку «Колчак». Но, во-первых, собака – друг человека. Во-вторых, дать такую кличку собаке с агрессивным характером – тоже, наверное, неплохо. Такая собака и врагов к дому не подпустит, и на охоте хозяина защищать станет. Так что ничего зазорного, по большому счету, в этом нет.

 

Е.В. СЕМЁНОВА: Эта точка зрения совершенно неверна. Изменили присяге лишь те генералы, которые подписали адресованную Государю телеграмму с просьбой об отречении, и ещё некоторое число причастных военных и статских, участвовавших в данном ключевом эпизоде февральской трагедии. Что же до остальных, то верной Государю армии, которую он мог призвать на защиту трона, но не сделал этого, было объявлено об отречении, зачитан прощальный приказ Императора. Таким образом, армия была освобождена от присяги самим Государем. Правда, акт отречения был составлен юридически неверно, т.к. Император не имел права отрекаться за сына. Но ни армия, ни общество в целом таких тонкостей знать не могли.

Что касается Белого Движения. Оно, конечно, было крайне неоднородно, что, в конечном итоге, сыграло свою роль в его поражении. Но опять же совершенно неверно применять к нему термин «февралисты». Про приравнивание к большевикам не говорю вовсе – подобные утверждения могут делать или провокаторы или наслушавшиеся их дилетанты. Значительная часть вождей Белого Движения были себя монархистами. Это генералы Келлер, Дроздовский, Дитерихс, Врангель, Каппель, Марков, Кутепов и др. Правда, большинство из них не считали возможным в условиях Гражданской войны и неоднородности самого белого лагеря поднимать на знамя монархический лозунг. На последнем настаивал лишь граф Келлер. Непредрешенчество нередко называют одной из причин поражения Белого Движения. Однако, это вопрос далеко неоднозначный. С одной стороны, монархический лозунг скорее бы нашёл понимание в народе, нежели непонятные «учредилки». С другой – если при жизни Государя этот лозунг ещё мог быть поднят, то после его и Наследника убийства, выдвижение его спровоцировало бы уже внутридинастийные споры (что произошло потом в эмиграции), раскол на партии оставшихся в живых Великих Князей. Ещё один довод приводил генерал Марков, полагавший, что в этот черный период русской истории Россия не достойна еще иметь Царя, но когда наступит мир, он не может себе представить Родину республикой». Таким образом, на знамени Белой Армии осталось одно слово: «Отечество». Замечу, что в Смутное время Ополчение Минина и Пожарского также не выдвигало своего Царя, оставляя это Земскому Собору. Ополчение сражалось за Русь Святую и Веру Православную. Может быть, именно последнего составляющего – в той степени, в каком было оно в Ополчении 1612 года, а не монархического знамени как раз не достало Белому Движению, которое по своему духовному состоянию оставалось всё же плоть от плоти российского общества накануне революции. Вера творит чудеса. В 1612 году её хватило на «явление величайшего чуда спасения Родины», о котором три века спустя призывал молиться «всех, в ком бьётся русское сердце», Л.Г. Корнилов. Но 1917-м чуда не произошло.

 

4. Какие уроки Февраля наиболее актуальны для нас сегодня?

 

В.В. АКСЮЧИЦ: Главный урок: даже самая жестокая диктатура лучше хаоса! Ибо всякая диктатура ограничена в пространстве и во времени, в хаосе же гражданской войны воюют все против всех, пока не победит самая беспринципная, лживая и жестокая сила. Из этого следует: видя все пороки сегодняшней власти, всеми силами борясь с этими пороками, не скатываться к попытками свержения этой власти. Поистине мудрость, которая достойна повторения: «Не приведи Бог видеть русский бунт – бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердные, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка» (А.С. Пушкин).

 

М.В. НАЗАРОВ: Основной урок, для осознания которого и была нам попущена Богом революция, в том числе в ее богоборческом большевицком продолжении как последнее средство научения от обратного – это осознание наших отступнических грехов, приведших к революции, и восстановление православного понимания истории (включая раскладку действующих в ней сил) и места России в ней. К сожалению, и после падения власти КПСС этого не произошло на уровне государственной и церковной властей РФ. Поэтому нынешняя олигархическо-компрадорская РФ беззащитна против тех же врагов, которые уже близки к завершению антихристианского Нового мiрового порядка.

 

Д.В. КУЗНЕЦОВ: Наверное, важнейшие уроки, данные событиями Февраля 1917-го, для нас, живущих сегодня, состоят в том, что:

революционные потрясения государства – есть величайшее зло,

противостоять им – долг всякого гражданина;

если у людей, облечённых властью, во главу угла встают личные амбиции, власть обрекается на крушение;

бывают в жизни страны моменты, когда антигосударственные выступления должны подавляться быстро и беспощадно;

если общество всё же оказывается в состоянии революционного безумия, Церковь не должна «умывать руки», выгадывая что-то для себя в образовавшемся хаосе, но мужественно возглавить духовное сопротивление злу, а при необходимости благословить и вооружённое сопротивление.

 

В.Г. ХАНДОРИН: Наиболее актуальные уроки Февраля, на мой взгляд, следующие. Для власти – держать руку на пульсе общественной жизни, чутко улавливая её колебания, не доверяя дутым «рейтингам поддержки в 86%», одам штатных пропагандистов и казённым верноподданническим письмам (незадолго до переворота императрица Александра Фёдоровна в разговоре с одной из великих княгинь, предупреждавшей её о тревожных настроениях умов, возразила: «Ты ничего не понимаешь. Народ обожает нас с Ники, а все козни строят петербургская аристократия и Дума», и в доказательство потрясла…пачкой таких верноподданных писем). Не обольщаться лестью верноподданных. Для оппозиции – не обольщаться пьянящей «свободой» в обществе, лишённом прочных демократических традиций, в котором народ ценит материальный достаток на порядок выше эфемерной для него свободы. А для народа – не соблазняться бунтом, который лишь в случае поражения (как в 1905-м) приводит к каким-то реформам, а в случае победы – у нас в России – обязательно к катастрофе. Так было в 1917 году, так было в «лихие 90-е», когда на мутной волне анархии верх взяли безответственные демагоги и популисты (первый раз – Ленин, второй – проповедовавший противоположные ценности, но действовавший схожими методами безбрежных обещаний и силового подавления Ельцин), которые резали страну по живому. А народ слепо поверил их обещаниям и был жестоко обманут.

 

В.Ж. ЦВЕТКОВ: Уроки национального единства и глубокого изучения истории. А также их грамотной, продуманной популяризации. Больше терпимости, уважения друг к другу. Здесь нечего добавить к словам Президента России В.В. Путина, произнесенным в Послании Федеральному Собранию: «…Наступающий 2017 год – год 100-летия Февральской и Октябрьской революций. Это весомый повод еще раз обратиться к причинам и самой природе революции в России. Не только для историков, ученых – российское общество нуждается в объективном, честном, глубоком анализе этих событий.

Это наша общая история, и относиться к ней нужно с уважением. Об этом писал и выдающийся русский, советский философ Алексей Федорович Лосев. «Мы знаем весь тернистый путь нашей страны, – писал он, – мы знаем томительные годы борьбы, недостатка, страданий, но для сына своей Родины все это свое, неотъемлемое, родное». Уверен, что у абсолютного большинства наших граждан именно такое ощущение Родины, и уроки истории нужны нам прежде всего для примирения, для укрепления общественного, политического, гражданского согласия, которого нам удалось сегодня достичь. Недопустимо тащить расколы, злобу, обиды и ожесточение прошлого в нашу сегодняшнюю жизнь, в собственных политических и других интересах спекулировать на трагедиях, которые коснулись практически каждой семьи в России, по какую бы сторону баррикад ни оказались тогда наши предки. Давайте будем помнить, мы единый народ, мы один народ, и Россия у нас одна…».

 

Е.В. СЕМЁНОВА: Весь Февраль – это один большой урок и для власти, и для общества. Для власти – что в кризисные для страны моменты нет ничего опаснее, нежели нерешительность и колебания. Для общества – что нельзя идти на поводу у безответственных «орателей», «героев» трибун и площадей. Для нас всех – что необходимо оттачивать в себе духовную зоркость к людям и сути происходящих событий и, говоря словами режиссёра В.С. Правдюка, «не спать в Гефсиманском саду», в котором в 17-м уснула вся Россия. К сожалению, как показывает новейшая история, уроков мы не извлекаем. В конце 80-х А.И. Солженицын хотел, чтобы его «Красное Колесо» скорее дошло до России и предупредило, как писал он сам, повторение Февраля, которое он предугадал загодя. Но предупреждение услышано не было. Ещё одну версию Февраля мы наблюдали уже совсем недавно – на киевском майдане. Февраль – это оточенный сценарий национально-государственных катастроф. И если его уроки так и не будут поняты, мы рискуем увидеть ещё один его ремейк – уже в современной России.