Эссе о вологодском поэте Николае Рубцове

и серпуховском поэте Николае Дубинкине

ПОЭТЫ живут среди нас. Или жили. Или будут жить, если мы их не забудем.

Ещё вчера была осень. Нагло-рыжая, роскошная, любимица Пегаса. Зимы ждала, ждала природа, снег выпал только в январе. Шестнадцатого зима пришла, припорошив пушистым снежком скучный чёрно-серый асфальт. Выпал снег – и всё пришло на круги свои. Как ни в чём не бывало, с 19 января жгут крещенские морозы. Трещат вовсю.

Я умру в крещенские морозы,

Я умру, когда трещат берёзы…

Так вологодский поэт Николай Рубцов предвещал свой уход. Провидение сбылось. Он ушёл из жизни морозным январским днём на Крещенье 19 января 1971 года, ему было всего лишь 35 лет.

При жизни его мало кто понимал, больше знали как любителя «горькой», неустроенного, нищего и что-то пописывающего в рифму, и только после признали большущий поэтический талант. Время всё расставило по своим местам. Сейчас Николай Рубцов классик современной поэзии. Если б он это знал, может, и пожил бы подольше. Нет, не знал. И никто не уберёг. Большие русские поэты долго не живут. Звёзды, повисев ярко в зените, быстро гаснут. Как Пушкин, Есенин, Маяковский…

Рубцов оставил нам много красивых стихов, и, конечно же, свою кристально светлую, как родниковая вода, «Горницу»:

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмёт ведро,

Молча принесёт воды…

Красные цветы мои

В садике завяли все.

Лодка на речной мели

Скоро догниёт совсем.

Дремлет на стене моей

Ивы кружевная тень.

Завтра у меня под ней

Будет хлопотливый день!

Буду поливать цветы,

Думать о своей судьбе,

Буду до ночной звезды

Лодку мастерить себе…

1963 г.

Рубцов вошёл в поэзию шестидесятников негромко. В то время, когда Евтушенко и Вознесенский, Ахмадулина и Окуджава спешили вперегонки за своим временем, отражая эпоху громко, оголяя нерв бытия, откликаясь на все значимые для страны события, собирая зрительные залы и трибуны стадионов.

И вдруг – тихая поэзия вологодского парня, слегка поучившегося в Литературном институте. Такого поэта после Есенина долго не было. Он пришёл неожиданным чудом, от русской природы, где «смирно на лугу траву жуют стреноженные кони», где Русью пахнет и душа стремится в храм.

Я не знаю, кто, как не Рубцов, так негромко и проникновенно может исповедаться перед своей тихой родиной:

Россия, Русь – куда я ни взгляну…

За все твои страдания и битвы

Люблю твою, Россия, старину,

Твои леса, погосты и молитвы,

Люблю твои избушки и цветы,

И небеса, горящие от зноя,

И шёпот ив у омутной воды,

Люблю навек, до вечного покоя…

Россия, Русь! Храни себя, храни!..

 Из стихотворения «Видения на холме», 1962 г.

Николаю Рубцову было всего лишь двадцать шесть лет, когда писал он эти строки. Когда, в какие струны своей души заложил молодой поэт, бывший детдомовец, такую глубину осознания России!.. Такую мощь мысли. Такую проникновенную красоту выражения.

НИКОЛАЙ Дубинкин ушёл из жизни двадцать лет назад. Признанный или непризнанный серпуховский поэт – кто знает, при жизни все они одержимые и непонятные, только потом, спустя годы и их жизни, начинаешь понимать: какой же этот стихоплёт был талантливый!

Почему вспоминаю и сопоставляю двух Николаев? А потому, что у этих поэтов очень много общего.Они схожи отчасти судьбами, талантом.Неприспособленностью к долгожительству, бунтарским духом, невниманием к своему здоровью и неистовой любовью к слову, поэзии. Простецким отношением к себе – «друг мой Колька» - и горделивым: я поэт, и этим всё сказано.

Передо мной на столе два томика стихов – две книжечки, одна потолще, в твёрдой глянцевой обложке, «Золотая серия поэзии», Николай Рубцов «Тихая моя родина», и другая - потоньше, выпущенная вроде как самиздатом в мягкой матовой обложке – Николай Дубинкин «Синий пронзительный свет».

В предисловии к Рубцову: «Каждая строчка прекрасного русского поэта Николая Рубцова, щемящая интонация его стихов – всё это выстрадано человеком, живущим былью своего времени, своей родины. Этим он нам и дорог. «Тихая» поэзия Рубцова проникает в душу, к ней хочется возвращаться вновь и вновь. Его лирика на редкость музыкальна. Не случайно многие его стихи стали нашими любимыми песнями».

Из книги «Синий пронзительный свет» об авторе, нашем земляке: Николай Павлович Дубинкин (1951-1993) – поэт, журналист, общественный деятель. Член Союза журналистов. Родился и жил в Серпухове. Окончил факультет русского языка и литературы Московского областного педагогического института. В разные годы работал корректором, журналистом, ответственным секретарём в газетах «Коммунист», «Совет», «Окская провинция». Публиковался в районных, областных газетах, «Учительской газете», журналах «Москва», «Литературное обозрение», альманахе «Поэзия». Участник самиздатовских поэтических сборников.

Имея декабристские корни, отличался неравнодушным характером и был центром объединения близких по духу людей. Боролся за справедливость и демократические ценности, вызывая симпатии и уважение даже у идейных и политических противников. Обладал высоким чувством интеллекта, тонким чувством юмора и необыкновенной добротой. Стихи писал с детства.

Детство Николая Дубинкина было обычным, как и у всех тогда, небогатым и счастливым:

Братан, вспоминаешь ли?..

Детство.

Теплынь.

И месяц – надкусанным яблоком.

В сарай, что до стрех укрывала полынь,

мы спать уходили, но - якобы.

А сами от взрослого дома тайком,

лишь гас абажур его розовый,

с товарищем нашим – весёлым щенком –

втроём убегали на озеро…

Наш путь мимо сосен бровястых лежит.

До сладости жутко.

Однако

чего нам бояться?

Пусть леший дрожит,

Ведь мы не одни, а с собакой!

И вот уже месяц по глянцу воды

рассыпался блёстками, словно

монетная стопка, ударом биты

разъятая длинно и ровно.

Лягушки окрест – что твои соловьи!

Друг дружку перебивают

и слушают, выгорлив соло свои,

как им тишина подпевает.

Подзванивать тонко в бубенчики звёзд –

прилёгшего ветра забава.

На вальс приглашает

свой собственный хвост

чудесная наша собака.

Ей тоже по нраву парная вода

и эта весёлая нега –

не то что купаться – парить и витать

в отсветах радушного неба!

Казалось:

для нас будет вечно таким,

но только огромней и краше,

весь мир удивительный,

новенький в дым

от глаз освежительных наших…

Так писал он в стихотворении «Из детства», посвящённом брату Виктору. И слышится в этих строчках поэзия, настоящая, и чувствуется вкус парного молока золотой поры – отрочества, далёкой и до ломоты близкой каждому.

Николай слыл неравнодушным и жизнь понимал иначе, чем многие окружавшие его люди. Он был честен, смел, свободолюбив. Любил свой родной вечно неумытый в ту пору город Серпухов, по которому много ходил в промокших башмаках, не замечая луж, но замечал и не терпел грязи и лжи в людях. Вязаный шарф на шее, свитер, как рубище, большие очки и под ними – удивительно добрые глаза, улыбка при встрече с хорошим человеком, рукопожатие.

Он писал о том, что видел и чувствовал:

Хорошо чертить на глобусе

Планы благостных идей.

В переполненном автобусе

Полюбите-ка людей.

***

Эх, Россия-мессия, Расея,

Кое-какистый мой народ!

Что твои революции сеяли,

Пожинает не тот, кто жнёт.

О моя дорогая земля!

Дело пахнет, видать, керосином,

Если мыши бегут с корабля,

Если мойши бегут из России.

Русь моя! Не была ты Советской!

Да спасёт тебя Бог полевой

От стихийных и плановых бедствий

И от партии нашей родной!

1972 г.

Повторюсь: не терпел грязи и лжи в людях. Иначе не стал бы поэтом.

Судьба меня свела с Колей Дубинкиным в то время, когда он работал корректором в газете «Коммунист», а я – редактором многотиражной газеты совхоза «Большевик». Мы тогда были молодые, неуёмные творческими порывами. Я писала репортажи и очерки, он – стихи. Как-то после работы в типографии, где верстались наши газеты, Коля предложил мне поехать с ним в Царицыно, погулять и почитать свои новые стихи.

Полтора часа на электричке в тамбуре под мелодию дыма сигарет и листопад Колиных поэтических страниц – и вот мы в Царицыно. Рыжая растрёпанная осень. Бабье лето во всей своей пышнотелой красе. Старые царские аллеи, величавые, вековые липы или клёны, не помню точно что именно, под ногами – буйство красок и шелест отсчитываемого нашими шагами богатства. И – стихи, много стихов.

 СТАРИК

Вспомнил былое старик ослабелый,

щурясь на западный горний костёр,

сел на крыльце

 и рукою несмелой

пыль многолетнюю с хромки отёр.

Чуть прохрипела она

 и умолкла,

сникла смущённо.

 Старик не запел.

Тщетно потом в ожидании долгом

над немотою закат не темнел…

 ТОГДА

Солнечный парк осенний.

Небо пронзительно синее.

Пальцы наши рассеянно

сжатые нежной силой.

Тонко дрожало в воздухе

хрупко-прозрачное счастье…

Припоминание позднее:

туфли вонзали «гвоздики»

в листья червовой масти…

 ДАР

Худо-бедно ли,

да не средненько

всё равно просвищу своё.

Я –

один из прямых наследников

тех камаринских соловьёв,

что в награду за

малозлобие

или

в покарание

за грехи

жизнь свою

рассчастливо гробили

на какие-то там

пустихи.

Мог,

наверное,

быть полезнее,

мог

и жить

посолидней мэра.

Только дар мой –

дитя болезное –

не отдам я

и за два мира.

 ОТРЕШЁННОСТЬ

глаза мои

крылья разорванной бабочки

парят над морем с берегом

стеклянным

над безбрежным морем

которое в будущем называлось

стаканом вина

над морем

Одиночества

и Молчания

красные волны

небеса из чёрной бумаги

и всё освежающий воздух

я

в лодке без вёсел

вечный пейзаж

вечная лодка

вечный я

движение?

вечным?

к чему?

1972 г.

Вот такая Колина философия осени, жизни, осени жизни, одиночества, тайны и чего-то только ему до точечки понятного, хотя в стихотворении «Отрешённость» нет точек.

Помню, ещё в типографии, в перерывах между корректурой и перекуром, Коля спросил: «Хочешь новые стиши?». Они назывались «Верую», и первые строки поднимались-взвивались рефреном куда-то в высь типографского потолка и всё выше и выше - в небо. «Верую! Верую!! Верую!!!» - помнится исповедальный, красиво грассирующий Его голос. За давностью лет так и остались в памяти эти первые строчки, не запомнилось стихотворение полностью, но оно было прекрасно.

В сборнике «Синий пронзительный свет» я его не нашла. Но на 52-й странице обнаружила нечто новое для себя:

Была

осень,

Я читал ей стихи.

Самые-самые…

Ветер меня освистал.

Вежливо липы похлопали,

«На большой!» - клёны выставили,

тополи в гневе затопали,

брызгая жёлтыми листьями.

Рябина нежно и ломко

кивнула мне головой,

а дуб проскрипел с апломбом:

«Зелености не того…»

Небо вспомнило что-то

и всплакнуло.

И

ничего

не

изменилось.

ОСЕНЬ, осень… Николай Дубинкин ушёл из жизни осеннею порою, которую очень любил и славил, и рифмовал, и превозносил, как и все настоящие поэты.

… Почему осень такая ненормальная? Она входит в нашу жизнь без стука. Вероломно. Весна, подходя, стучит капелями. Лето звенит голосами птиц. Зима, и та обозначает свой приход первым снегом. Осень жизни вкрадывается и идёт напролом. И лишь маленький её кусочек, ярко-оранжевый, как спелая тыква, радует и обнадёживает. Всегда хочется верить во что-то хорошее. В Колин Синий пронзительный свет:

Мне не жалеется.

Я не с вопросами.

Просто в родимом саду

к бледно осолнечной кротости осени

грешной душой припаду.

Где-то уже прошепчу я:

«Прости меня»«,

будут – столетья назад –

взгляд мой, лучами опаутиненный,

и отлетающий сад.

Скрипки взметнутся над памятью бренною

лиственным стаям вослед…

Не покидай наши души смиренные

Синий Пронзительный Свет.

Не покидай наши души смиренные, Синий Пронзительный Свет…