Природная интеллигентность, порядочность, достоинство – тот самый аристократизм духа, о котором столь же часто говорят, сколь редко встречается он в жизни… Георгий Тараторкин был одним из немногих, кто воплощал собой это редкое качество. Один из последних аристократов нашего кино – не по крови голубой, но по внутреннему содержанию, по самой сути своей. Весть о его кончине пришла нежданно, о болезни актёра знали немногие. Чуждый каких-либо скандалов, выставления напоказ при жизни, он и ушёл – тихо, будто бы вдруг лопнула тонкая струна, без которой уже никогда не сыграть многих неповторимых мелодий.

О Георгии Георгиевиче можно сказать, что судьба его сложилась счастливо. С женой, Екатериной Марковой, они встретились ещё 1964 г. В их семье родились двое детей. Сын стал священником, дочь – актрисой. Подобные цельные семьи, живущие в любви и взаимном уважении на протяжении всего отпущенного им жизненного пути, также не столь уж частое явление в наше расколотое, раздробленное время, когда в редком доме встретишь атмосферу непритворного лада…

Роли Тараторкина в театре и кино навсегда войдут в их золотой фонд. Широко известно, что в кинематограф Георгий Георгиевич вошёл, сыграв Раскольникова в знаменитом фильме Л.А. Кулиджанова. Но мало кто знает, что эту роль играл он и на сцене родного театра Моссовета. На ней же были им воплощены ещё два наиболее сложных персонажа Достоевского – Иван Карамазов и Ставрогин. Кому ещё из актёров привелось сыграть три таких роли? Актёр театра Достоевского – так называли Георгия Георгиевича. Увы, созданные им образы Карамазова и Ставрогина не дошли до нас, но Достоевский – шире персонажей собственных произведений. И среди сыгранных Тараторкиным ролей немало тех, что прямо отсылают нас к Фёдору Михайловичу…

Возьмём, к примеру, пьесу советского драматурга Арбузова «Виноватые». Главный герой, Леонтий – карьерист, эгоист, циник, готовый пожертвовать ради личного успеха любимой женой и будущим ребёнком… Персонаж, могущий вызывать лишь презрение? Может, в бездарно-плоской интерпретации так и было бы. Но тонкий психологический рисунок, созданный Тараторкиным, открывает всю душу эгоиста и циника. Душу глубоко несчастную, одинокую и больную, душу человека, которого некогда жестоко и незаслуженно предали, человека, который сам невольно стал причиной гибели единственного друга и теперь, скрыто терзаясь виной, опекает его деда, чьё присутствие, несомненно, лишь обостряет чувство вины, не даёт забыть о совершённом. А ещё жена… Любимая и любящая, но мешающая карьере из-за оказавшегося под судом отца. Её он отсылает от себя и… отправляет с нею её друга детства, зная, что тот безнадёжно влюблён и позаботится об отвергнутой. Эта смесь противоречий, эта гибнущая душа, сознающая свою гибель и сама же страдающая от этого, но не способная и не желающая сопротивляться, уже не презрение вызывает, а сокрушение и жалость. И такой расколотый герой – конечно, тоже персонаж Достоевского.

Можно вспомнить роли Георгия Георгиевича в фильмах «Богач, бедняк», «Чисто английское убийство» и др. Тип расколотого человека, человека, находящегося на пике психического напряжения – один из самых характерных образов в послужном списке актёра.

Не каждому актёру удаётся в своей карьере не просто блестяще исполнить какую-либо роль, но создать, родить своего персонажа, сделаться его неотъемлемым воплощением. Тараторкину это удалось в роли Сирано де Бержерака. После выхода на экраны этого знаменитого телеспектакля на Георгия Георгиевича обрушился шквал писем. И неудивительно. Есть актёры, после исполнения которыми сыгранный образ перестаёт до какой-то степени жить самостоятельной от них жизнью. Их воплощение настолько сильно, что его невозможно переиграть, и новые исполнители оказываются в весьма сложном положении, т.к. над ними тяготеет заданная планка, которую едва ли можно достичь. Именно так произошло с Сирано Тараторкина. Более пронзительно этот прекраснейший и трагичный образ мировой литературы не играл никто ни до, ни после Георгия Георгиевича. Он сделался подлинным мерилом исполнения этой роли. И после него даже самые замечательные актёры в ней оставляют неизменное сожаление: «Не Тараторкин». А, значит, и не совсем Сирано, или же вовсе не Сирано…

Парадокс. Сыграв в юные годы революционных «героев» Шмидта и Гриневицкого, на склоне лет Тараторкин получил возможность воплотить образы противоположные – адмирала Колчака и Императора Александра Второго.

Колчак стал целой вехой в судьбе Георгия Георгиевича. Ради того, чтобы играть эту роль, он регулярно летал в Иркутск, на подмостках театра которого шёл спектакль «Звезда Адмирала». Работая над ним, Тараторкин изучил огромное количество материалов о жизни и деятельности Александра Васильевича и рассказывал о нём в каждом своём интервью. Приведу фрагмент одного из них:

« - На последних фотографиях Колчак выглядит гораздо старше своих лет. Последние три года его жизни не год за два даже, а может быть, там десятилетия наслаиваются. И последняя фотография его совершенно уникальная. Она наполовину светлая, наполовину темная. И очевиднее всего в глазах такое глубинное, через знание недоумение.

– То есть вы думаете, что Колчак понимал, куда это все идет, и знал, на что идет он сам?

– Конечно знал! Тем более как человек, который не рвался, как он сам говорил, принимая крест верховной власти, не рвался к этому кресту. Он просто понимал, что этот крест кто-то должен принять. А принять некому. По нынешним временам это понятие, скорее всего, в сознании более близкое к атавизму, нежели к подлинной остроте. Это долг чести.

– Сейчас порой даже стесняются такие слова говорить: «долг чести»…

– Потому что надо было произвести изменения того, что требовало изменений, – я имею в виду и в политической жизни, и в государственных структурах, – а не разрушать все, включая систему ценностей. Иногда даже, страшно сказать, слова эти вызывают такое снисходительно-улыбчивое отношение, потому что система ценностей нынче разрушена. А другой не представили. А считать надо от чего-то. Разрушена, ибо помимо необходимых изменений под это дело постарались освободиться от того, чему трудно соответствовать.

– Колчак у вас больше человек или политик в спектакле?

– Он категорически не считал себя политиком. И искренне признавался, что он не разбирается в политике, как подобало бы в этой роли человеку, принявшему на себя крест верховной власти. Не говоря уже о том, что все предшествующие годы для него были наполнены такой дорогой и от Бога данной ему деятельностью. И по сей день он считается одним из самых серьезных исследователей Арктики. Но это было вычеркнуто, и об этом было запрещено упоминать. А как можно об этом упоминать, если надо было насильно внушить, вбить в сознание и в душу, что Колчак кровавый диктатор...

– Жуткая, конечно, судьба. Но судьба – ведь это тоже выбор. И Колчак этот выбор для себя сделал. Вы согласны?

– Да. Я иногда вот так размышлял: ну, не взвали он на себя этот крест, он был бы и в истории, и в памяти народной в полном порядке. И как исследователь Арктики, получивший одним из первых Большую золотую медаль Географического общества, и как величайший профессионал морского дела (конкретно – минного). Ведь во время блокады Ленинграда, когда создавали оборону по воде, пользовались схемами Колчака. Каков факт! Вот мы с вами говорили: долг чести. Это понятие подлинно, если человек, который принимает крест верховной власти, говорит: я обещаю и клянусь служить Государству Российскому, как своему Отечеству. Поскольку, как вы понимаете, государство и Отечество – это разные планеты. А государство может быть и больным, и катаклизмы в нем могут быть, и беды, и радости. Могут быть надежды, и может быть больное прошлое, и вера в будущее. Но если это твое Отечество, то все это твое. И боль твоя, и радость. Все твое.

– Вы же понимаете, что те, у кого эти понятия были, они просто не выживали. Несовместимость с жизнью.

– Конечно! Но как мы хотим без этих понятий называть то, что с нами происходит, «жизнью»? Без этого ведь то, что с нами происходит, «жизнью» трудно назвать. Недаром же мы все время пользуемся этим убийственным глаголом – «выжить».

Мы сейчас на театральном форуме обсуждали, опять же пользуясь этим унизительным глаголом «выживать», как выжить российскому театру. В конечном счете, мы интересны, были и можем быть, я надеюсь, только по одной причине – если мы сами себе интересны и сами к себе имеем основание испытывать уважение.

– Так где же его взять?

– Жить по долгу чести.

– Мы с вами только что говорили, что этот «долг чести» с жизнью сейчас несовместим. Ты будешь изгоем, бедным, несчастным и рано или поздно скажешь: да ну его этот долг!..

– А вот это уже зависит от крепости внутреннего стержня. И морального, и нравственного. В разгар кровавых событий того времени американцы предлагали Колчаку кафедру минного дела в Америке. И он не поехал. А кто-то, кому ничего не предлагали, изыскивал пути, как бы вовремя смыться. А мог бы Александр Васильевич там безбедно существовать и в российской истории и памяти остался в полном порядке.

– А с другой стороны, деревни выжигал? Выжигал. Никуда не денешься...

– Он был в высшей степени не лишенный эмоций человек. Иногда и зашкаливающих эмоций. Поэтому, когда началась «кровь за кровь», он говорил: «Даже то, что делалось без моего ведома, я все равно считаю своей виной». Но когда ему доносят, что красные, раздев догола пленных офицеров, вырезали у них на плечах погоны, а вместо звезд вбивали гвозди… Может ли даже у умеющего себя сдерживать человека быть какая-то непредсказуемая реакция? Один миг. Или эта информация, что выжигали, могла не дойти до него, потому что понимали, что может не дать на это добро, а потом его подставляли. Может?

– Идеализм глуп? Колчак ведь идеалистом был в какой-то степени, правда?

– Идеализм, если вернуться к серьезному наполнению этого понятия, а не предполагать, что это сопливая инфантильность, спасителен.

– Чем он должен быть наполнен?

– Болью. Мы страсть как хотим испытывать и счастье, и радость, и благость. Но, только полагая, что это не потребует от нас никаких усилий.»[1]

Жить по долгу чести, - именно этим правилом руководствовался Георгий Георгиевич, не испачкавший имени и души ни постыдными, недостойными ролями, ни суетливым политиканством, ни каким-либо иным искательством. И в этом Тараторкин также был – мерилом.

Рыцарь театра Моссовета – этот театр осиротел с его уходом. Но не только он. Весь русский театр. Вся русская культура. Потому что рыцарей сегодня пугающе мало. И уход каждого из них отзывается необратимым чувством сиротства во многих сердцах.

Долг чести исполнен. Струна оборвалась. Но в наступившей тишине снова и снова звучит мудрый голос, читающий бессмертные строфы Тютчева, произносящий присягу адмирала Колчака, а ещё…

«Пришли мои враги. Позвольте вам представить!

Они мне дороги, как память.

Ложь! Подлость! Зависть!.. Лицемерье!..

Hy, кто еще там? Я не трус!

Я не сдаюсь по крайней мере.

Я умираю, но дерусь!

Все кончено. Но я не кончил эту...

Мою субботнюю газету.

Нас, кажется, прервало что-то...

...Итак,

Я кончил пятницей... В субботу

Убит поэт де Бержерак».

 

Е.В. Семёнова