1. Май 1923 года.

В такие мучительные дни общей разрозненности, пустоты и безверья приступаем мы к изданию нашего журнала, органа русской молодежи. Сзади нас – цепь бездомных лет, ошибок и потерь. Наше сегодня – в дыме нищеты. Наше завтра – ночь. Кто разгадает ее?

Тяжко нам. Так тяжко, что порой думаешь: да жизнь ли это? Эта слякоть, этот ветер, разметавший нашу юность, наши цветы, наше солнце по старческим дорогам, эта торжествующая судорога хохота на вражьем лице? А вдруг эти ржавые вериги – навсегда? Вдруг темный Рок обрушил на наши головы бессрочную каторгу плененного духа и испепеленного пожарами сердца?

А потом пристально-пристально всмотришься в него, в наше неразгаданное завтра, как призывным факелом, осветишь путь свой томительный неслепнущей ненавистью к творцам застенков и людоедства, крича от боли, улыбнешься своей растерянности яркой, всепобеждающей улыбкой, - и впереди, за сырой стеной дождевых капель и мглы, за корой запекшейся крови, за гулом проклятий и хрипа – начинает струиться рассвет. Сперва еле заметно и неуверенно, и пугливо, потом все светлей и радостней виден день. Правда, день такой призрачный, но все-таки день. Слышите, близкие наши и дальние, - впереди день!

К этому дню, к вере в этот неизбежный день и зовем мы всех, в ком живо сознание своего долга перед Родиной, своей благостной ответственности за будущее Ее.

Братья, будем стойки. Будем неуязвимо преданы нашему великому Краю, друзья! Как бы много ни было седин в нашей душе, пусть ничто временное, случайное пусть ничто преходящее не заслонит вечного и непреложного – Россию. Пусть помнит каждый из нас, что в эти Варфоломеевские годы мы обязаны научиться служить своему народу. Пусть каждый, по мере сил, готовит себя к такой службе, если хочет – к подвигу, если может – к жертве. Как бы ни давило наши плечи бремя неисчислимых потерь, лишений и издевательств, мы не должны, мы не имеем права сгибаться, падать, беспомощно плакать. После каждой новой утраты, после каждого нового плевка надо еще тверже уверовать в нашу правоту, в правоту тех, что мученической смертью утвердили наши заветы, наши чаяния. Надо еще выше поднять плечи. Потому что, когда во мгле песни победные запоет день и падут застенки – слышите, уже дрогнули их устои! – мы, молодые, мы, грядущая смена, понесем на плечах своих ношу тяжелую и святую – Россию.

Всем беззаветно любящим Россию, всем непоколебимо верующим в Россию, всем жадно ожидающим Россию, всем тем, кто каждый свой нерадостный день встречает молитвой: «да святится имя Твое, да придет царствие Твое, Россия» - мы широко открываем страницы нашего скромного журнала.

 «Дни нашей жизни», №1, 1923, стр.1.

2. Июнь – август 1923 года.

Русская эмиграция и ее наиболее близкая нам часть – русская молодежь, общим для всех ураганом выброшенная в бездомье, - увы! – не может считаться однородной, одинаково мыслящей и борющейся массой. Будем откровенны и – пусть с большой горечью и стыдом в сердце – сознаемся, что ни уроки прошлого, ни грозные предостережения настоящего, ни ответственность за будущее, ни тяжкая вина в распылении столь могущественных в единении сил, ни, наконец, общая всем, такая унизительно-обидная и мучительная, роль «приживалов Европы», ее беззащитных париев, притеснение которых в некоторых государствах превратилось в своего рода спорт, - ничто не заставило русский зарубежный люд все разрозненные силы свои, все возможности и кровью купленный опыт спаять в железный кулак, способный отразить все невзгоды нашего – не заслуженного ли? – безвременья и раздавить их первоисточник – большевицкий клоповник.*

Мы до конца остаемся верными самим себе. И «промотавшиеся отцы», и их «обманутые сыны» по прежнему дудят все ту же дудку политического самодурства, гарцуют по краю советской помойной ямы на тех же длинноухих скакунах бессмертного Санчо-Панчо, обильно украшенных ржавыми бубенчиками программного, платформного, тактического, невыразимо отвратного бахвальства. Дон-Кихоты без неуязвимой веры в святость и нужность своего юродства, учителя без учеников, пророки без последователей, воинствующие кликуши, политические циркачи, жонглирующие мертвыми идеями и полинявшими лозунгами на канатах из человеческих нервов, на трамплинах из человеческих голов, - мы и теперь стараемся прежде всего надеть на каждого из наших загнанных в тупик слушателей даже не политическую, а политиканствующую, свою собственную, гнилыми нитками сшитую, балаганно размалеванную маску, забывая, что единственно правильным, единственно нужным, единственно возможным было бы скомандовать всему противобольшевицкому фронту русской общественности – «кругом!» и общими усилиями надеть на взбесившегося советского ублюдка безусловно заслуженный им намордник.

Мы ничему не научились, ничего не поняли. Единственное, непререкаемое завоевание революции – всенародная ненависть к политическим экспериментам, к политическому самоубийству, давшему столь пышные плоды в 1917 году, и тяготение к спокойному былому, - прошло мимо нас, ушибленных революцией. Одержимые своеобразной пляской святого Витта, мы, как и во дни февральского одурения , корчимся в судорогах круговщины, безрезультатно пытаясь faire une bonne mine au mauvais jeu. Каждому не виноватому в удушении России социалистической петлей, каждому честному патриоту своей родины, ясно, что теперь, после шести лет революционной вакханалии, народ всеми силами своей загнанной в подполье души жаждет только одного, - хлеба и покоя, то есть того, что мы считаем равнозначащим исповедуемой нами и неизбежной в нынешних условиях национальной контрреволюции, а русская эмиграция, особенно ее левые группы, вместо спаянной работы на единственно в наше время нужном и не преступном пути – на пути очищения России от большевицких стервятников – по-прежнему, на радость III интернационалу, забавляется бегом на месте, раскалываясь на бесчисленные группировки.

И тем более симптоматичным и радостным для нас является отзыв о первом номере нашего журнала на страницах русских газет, газет разнообразных направлений – от демократов до монархистов-абсолютистов включительно – и большинство тех писем от читателей, которые беспрерывно поступают в редакцию. Правда, мы слишком уверены в своей правоте, в жизненности и безусловной необходимости преодолеть антинациональную революцию национальным отходом к историческому руслу нашей государственной жизни, чтобы какое-нибудь демагогическое перо могло нас сбить с нашей позиции и этим самым заставить построить дом русской молодежи на песке социалистических бредней. Но все же такое единодушное признание верности общего тона журнала и – что особенно ценно для нас – радушный прием, оказанный ему русской молодежью – не могут не вселить в нас новой уверенности, что наше скромное дело не бесплодно, что в скромной лепте «малых сих» кроется, может быть, больше созидательных сил и патриотической страсти, чем в щедрых дарах фарисеев, соблазняющих их на новую Голгофу. Мы гордимся тем, что правые и умеренно-левые группы нашей общественности, признавая вместе с нами огромную, решающую роль молодежи в деле будущего устройства России, вместе с тем признали правильным и отвечающим моменту тот, по мере сил расчищаемый нами путь, по которому должна быть направлена деятельность этой молодежи – путь ничем не затушеванного, открытого отрицания всех так называемых «завоеваний революции», путь вычеркивания из народной памяти этого похабного шестилетия – 1917-1923 гг. – путь национальной (отнюдь не националистической) контрреволюции.

Но мы признательны не только за доброе слово о нас лучших из наших отцов и наших братьев. Мы благодарим также и наших критиков из числа читателей и, в первую очередь, ту, правда, немногочисленную группу их, которая ставит нам на вид излишнюю нашу «политику» (!) и советует нам спрятаться за ширмами «строгой аполитичности», так как не дело, мол, русской молодежи заниматься таким «вздором». Этот столь же, может быть, искренний, как и, вероятно, не мудрый совет обязывает нас сказать, почему, считая узкую партийность в сложившихся обстоятельствах очевидным злом, мы считаем безразличное отношение к судьбам нашей родины злом в сто раз большим, а принципиальную аполитичность – самой опасной язвой на теле русской эмиграции вообще, а молодежи в частности.

Аполитичность есть ни что иное, как тайное сменовеховство, а сменовеховство – явный большевизм. Аполитичность – убежище для трусливых недорослей из разбитого лагеря или удобный вид для прикрытия перебежчиков. Аполитичность, как продукт нравственной усталости и разочарованности во всех программах и лозунгах, почти всегда приводит к выводу, что раз партии и руководимая ими политическая борьба бесцельны, то, следовательно, надо признать status quo, то есть припасть, за соответствующую мзду или даже без оной, к коммунистическим ботфортам. Можно не только не быть партийным, но и отвергать полезность в данный момент всяких партий, и вместе с тем быть решительным противником аполитичности, так как последняя, по самой природе своей базируясь на своеобразном непротивлении злу, тем самым обрекает своих приверженцев на преступную по отношению к закабаленной России бездеятельность и оправдывает общественно-гнусное взирание «спустя рукава» на тот вопиющий, не имеющий еще в мировой истории прецедента факт, когда стомиллионный народ, при явном попустительстве его недавних друзей и союзников, отдан в рабство сотне психопатов и полумиллиону воров.

Человек прямой и гордой воли, как бы ни утомило его наше бесконечное хождение по мукам, не может быть аполитичным. Мы не смеем отделываться мудрыми соображениями, что, мол, «моя хата с краю, я ничего не знаю», уже по одному тому, что в действительности никакой хаты у нас давно нет. Хата наша еще в печальной памяти 18-м году потонула в коммунистической блевотине, и там же уготовано место для нас самих. Элементарное понятие чести и человеческого достоинства, совести и гражданского мужества, и, наконец, чисто природный инстинкт самосохранения обязывает нас открытьб свои и чужие глаза на декретированное, планомерно проводимое удушение русского народа уголовной сволочью и сделать все возможное для того, чтобы удушение это обрушилось на головы его творцов, а не растерянно пожимать плечами, когда нам плюют в физиономию.

Надо уметь и хотеть бороться. Надо называть вещи своими именами, надо быть честным с самим собой и даже в неравный бой выходить с открытым забралом. Подавляющее большинство русской эмигрантской молодежи геройской борьбой на антибольшевицких фронтах доказало свою пламенную верность национальной идее. Теперь, в шаткое время затишья и предательской переоценки наших вечных ценностей, эта верность, на погибель кнутобойничающим в России и их лакеям в Европе, должна быть утверждена и закреплена не только патриотической скорбью, но и патриотической страстью, патриотическим действом, волей к непримиримой борьбе за право с гордостью носить имя и кипучей ненавистью к гасителям народного духа, к убийцам нашей страны. Ибо в наши горькие дни уместнее, чем когда либо, сказать:

Кто живет без печали и гнева,

Тот не любит отчизны своей!

* Если от слова «дурак» и «босяк» производные прилагательные – «дурацкий» и «босяцкий», а не «дурастский» и «босястский», то, очевидно, этому же грамматическому закону подчинено и слово «большевик».

 «Дни нашей жизни», № 2-4, 1923, стр.1-4.

3. Февраль 1925 года.

Стремительный провал России в бездну анархии создал огромную пропасть между вчера нашей страны и ее сегодня. Разрыв исторического бытия в свою очередь образовал трудно проходимую грань между вчерашним поколением и поколением сегодняшним, между отцами и детьми.

России нет – ибо СССР не Россия. Кто виноват в ее гибели? Молодежь ли, со школьной скамьи попавшая в кровавый водоворот не ею взорванной жизни? Старшее ли поколение, подготовившее этот водоворот или, по крайней мере, ждавшее его и им затопленное.

Обычно в крушении России дети обвиняют отцов. Однако такое утверждение не совсем беспристрастно. Однако такое утверждение не совсем беспристрастно. Тысячелетнее государство не могло быть разрушено одним возрастным слоем, одной сменой русского общества. Подтачивание корней русского дуба началось задолго до революции пятого года, задолго до февральского восстания. Завершительный удар по старому строю рукой Государственной Думы был только отзвуком, логическим следствием восстания декабристов, народовольческого террора, социалистического подполья пятого года. Несомненна теснейшая связь между Пестелем, Рылеевым, Каляевым, Сазоновым с одной стороны и Керенским, Черновым, Даном, Чхеидзе с другой, как бы ни было обидно такое сравнение для первых. Поэтому, в русской катастрофе в равной степени виновны и отцы наши, и деды, и прадеды.

Этот непререкаемый вывод исторической логики зачастую забывается современной молодежью. Часть ее, вооружившись «насмешкой горькою обманутого сына над промотавшимся отцом», всю тяжесть борьбы за небольшевистскую Россию перекладывает на свои плечи, отметая потерявших всякий авторитет отцов. Но тяжесть борьбы непомерна, молодые плечи слабы. Самоуверенная молодежь, не справившись с непосильной для них одних задачей, скоро воззовет о помощи.

Другая часть русского зарубежного юношества, к счастью, крайне малочисленная, опустошенная душевно, надломленная физически, купленная или еще только покупаемая, провозгласив: «Ни отцы, ни дети!» - приемлет скотскую власть, облыжно именующую себя «рабоче-крестьянской». Ее уход в советскую гнусь очистит, сплотит наши ряды.

Мы говорим: и отцы, и дети. Прошлые вины, ошибки, даже преступления должны быть забыты перед лицом общей, смертельной опасности. Пропасть, разделяющая нас, может и должна быть соединена мостом – любовью к Родине и жаждой ее.

Мы бережно храним мысль о национальной, о русской России, сквозь смерчи последних лет пронесенную многими отцами и детьми многими. Все, что ведет эмиграцию к широко-национальному объединению, все, что ставит благо России выше развенчанных временем программ, дорого и близко нам. Вот почему такие крепкие, такие неразрывные нити связывают нас с Русской Армией, где и отцы, и дети, бок о бок, сердце к сердцу, годами боролись за честь родной земли.

Россия будет. Россия близка. А пока такая долгая тьма окружает зарубежную молодежь. Быть может, назвав свой журнал «Днями Нашей Жизни», мы несколько погрешили против истины, - ибо какая же это, собственно, жизнь? Быть может, правильнее было бы назвать его просто так: «Что они с нами сделали».

Но тем более беспристрастное отражение воистину трагического положения русского юношества должно родить, наконец, и в детях, и в отцах сознание, что так дальше продолжаться не может, что нужно искать выхода из создающегося тупика.

А выход есть: борьба. Она и раньше закончилась бы победой, примкни к ней во время и безоговорочно все слои эмиграции. Борьба возможна и ныне. Враг силен не своей мощью – ее у него никогда не было – а нашей распыленностью. Больше чем когда-либо возможна и желанна эта борьба, борьба со знаменем, на котором начертаны три политические программы: - Россия, Россия, Россия.

 «Дни нашей жизни», №5, 1925 г., стр.1

В России публикуется впервые