Поэт Белой мечты, певец во стане Белых воинов, Белый витязь… - так называли и называют до сих пор Ивана Савина ценители его творчества. Эпитеты эти несут в себе отсвет некой легенды, но, как известно, легенду тоже надо заслужить. Иван Савин не просто «заслужил» свою легенду он оплатил ее всей своей короткой жизнью.

«Какая странная судьба русских поэтов, - писала в 1957 году в нью-йоркскую газету «Новое русское слово» Ксения Васильевна Деникина, - какой рок навис над ними… Самый «старый» из них – Пушкин - был убит в 38 лет, Лермонтов – 27-ми, Надсона неумолимая болезнь унесла, когда ему еще не было 26-ти, а Гумилев был расстрелян большевиками в 35 лет …». И далее – о Савине: «Однолеток Лермонтова, он скончался на 28-м году жизни… Его не знают широко. Жестокая судьба послала его в русскую жизнь в самые роковые годы лихолетья, в красную завируху, которая снесла все устои нашей культуры; и надо сказать, что на его долю выпали все муки». (1)

В 19-летнем возрасте Иван Савин ушел добровольцем в Белую армию, поступив в эскадрон Белгородских улан Сводного генерала Каледина полка, сформированного на основе кадров знаменитой12-й кавалерийской дивизии, которой в начальный период Великой войны командовал А.М.Каледин. В крымский период Белой борьбы полк этот был переименован в 3-й Сводный кавалерийский полк (2) Вместе с Иваном Савиным в белых частях сражались и четверо его братьев. Судьбы их сложились трагично: два старших брата, Михаил и Павел, выпускники Михайловского артиллерийского училища, были расстреляны после взятия Крыма красными; двое младших – Николай и Борис – погибли несколько ранее.(3) Революционное лихолетье унесло жизни и двух сестер Ивана: «Одна догорела в Каире, другая на русских полях…» - писал он позже. Из всей большой и дружной семьи в живых остался он один, да и то – чудом.

В последние дни обороны Крыма Иван Савин заболел тифом, был помещен в джанкойский лазарет, и, не сумев эвакуироваться, попал в советскую неволю. Все пережитое там ярко и подробно описано им в цикле очерков «Плен», а также в ряде стихов и рассказов. Но произведения эти появились уже в эмиграции, там же, в июле

1922 года составляя краткую биографию, он с горькой иронией так рассказал о своих мытарствах:

«…С осени 1919 года по осень 1921 блуждал по Дону, Кубани и Крыму и увлекался спортом: первое время верховой ездой и метанием копья, затем – после поражения на Перекопской Олимпиаде, заставшего меня в госпитале – увлекательными прогулками по замерзшей грязи в костюме Адама и охотой за насекомыми в подвалах, особо и чрезвычайно для этого устроенных…» (4)

Расстрела Иван Савин избежал действительно чудом: представившись полковым писарем, он долгое время вместе с тысячами других пленных кочевал из одного сборного пункта в другой, на его глазах убивали измученных, беззащитных людей, ему самому предстояло быть расстрелянным и лишь воистину Божьим промыслом он, «стопроцентный» белогвардеец, вольноопределяющийся кавалерийского полка, смог избежать «ленинских пилюль», как называли тогда пули расстрельщиков. Известный поэт и литературный критик эмиграции Юрий Терапиано в своем очерке о Савине упомянул такой случай: «Часовой Чека, чувствовавший симпатию к Савину, показал ему как-то два бумажника, взятых им с расстрелянных офицеров, с бумагами и фотографиями. Это были бумажники двух его братьев, артиллеристов, и Савину стоило нечеловеческих усилий воли, чтобы не выдать себя». (5)

В настоящее время известно очень мало о жизни Ивана Савина в Советской России в 1921 году, об обстоятельствах освобождения из «крымской ловушки» и прибытия в Петроград, встречи там с отцом и переезда в Финляндию весной 1922 года. Об одном можно сказать с уверенностью: в Финляндию отец и сын выехали вполне легально, используя свое финское происхождение. Настоящая фамилия Ивана – Саволайнен, изменил он ее и уже навсегда стал Савиным - в красном плену.

И все же 1921 год в жизни будущего поэта Белой мечты был решающим, поворотным. Пробираясь через взбаламученную Россию в Петроград, Иван наблюдал картины народного бытия в «советском раю», ставшие в последствии сюжетами его рассказов, объединенных в циклы «Дым отечества», «Книга былей»; увиденное им послужило основой для многих очерков и статей, напечатанных в изданиях Гельсингфорса, Риги, Ревеля, Берлина, Парижа… К 1921 году относятся и первые зрелые стихи поэта, хотя есть основания полагать, что некоторые литературные опыты были у него еще в гимназический период, до 1917 года, когда семья Ивана жила в маленьком уездном городе Зеньково Полтавской губернии. (6)

Но как автор ярких, самобытных стихотворных произведений, прозаик и публицист в полной мере Савин проявил себя именно в эмиграции, в Гельсингфорсе. Именно там, осмысливая недавнее прошлое и остро переживая события современности, возник поэт Белой мечты – Иван Савин, творчество которого и в наши дни трогает души и заставляет еще и еще раз задумываться о смысле Белого движения, о его духовной и исторической миссии.

Никакие метели не в силах

Опрокинуть трехцветных лампад,

Что зажег я на дальних могилах,

Совершая прощальный обряд.

Не заставят бичи никакие,

Никакая бездонная мгла

Ни сказать, ни шепнуть, что Россия

В пытках вражьих сгорела дотла… (7)

Так писал Савин зимой 1922 года в Гельсингфорсе, где он первое время работал на сахарном заводе, сколачивая ящики тары, или зарабатывал на жизнь каким-то случайным трудом.

«Живу здесь в полном довольстве, но несколько однообразно. Единственным развлечением служит выгрузка и нагрузка пароходов. В свободное от этого развлечения время пишу для ревельской газеты «Жизнь» свои заметки о потерянном для всего мира, но возвращенном России рае и думаю долго, до кровавых мальчиков в глазах думаю, когда, когда, о Боже, над моей несуразной, над моей пленной, над моей прекрасной Россией взойдет расстрелянное солнце?» (8)

Это – заключительные слова его короткой, горько-ироничной биографии, написанной в 1922 году для русского молодежного театра. Кстати, драматургия Савина – абсолютно неисследованная страница его творчества, как, впрочем, и его публицистика – статьи и очерки, написанные за пять лет отпущенной ему Господом короткой творческой жизни.

В одном из очерков 1926 года с символическим названием «У заветного придела» он с особой эмигрантской грустью – полушутливо, полусерьезно – рассказывает о своем пребывании возле советской границы:

«Я провожу мирные, так похожие друг на друга дни. Лежа на песке, смотрю на русское небо – у самой Сестры-реки, буквально в пяти шагах от СССР. Что скрывать: как и приличествует белогвардейцу, в шести чеках побывавшему, первые дни жутковато бывало. Перейдет некий товарищ речонку – аршина три в ширину, поларшина в глубину, везде брод, – и создаст «дипломатический инцидент», попутно потащив раба Божия, собкора «Руля» и прочих в пределы райские, склоку партийную и художества сталинские на месте описывать...» (9)

Вообще начало газетной и журнальной работы в эмиграции было у Савина очень интенсивным: такое ощущение, что к 1923 году он стал уже абсолютно сложившимся литератором, публицистом. Когда просматриваешь его библиографию, бросается в глаза, что, судя по количеству публикаций, писал он едва ли не каждый день и практически еженедельно печатался в самых разных изданиях. (10) В 1924 году он уже собственный корреспондент целого ряда эмигрантских печатных органов: берлинского «Руля», рижской «Сегодня», белградского «Нового времени», парижских журналов «Возрождение» и «Иллюстрированная Россия», но прежде всего он – сотрудник гельсингфорской газеты «Русские вести» (или как она называлась позже – «Новые русские вести), где публиковалось основное количество его материалов.

При этом основу публикаций Савина составляют отнюдь не заметки, написанные на злобу дня, репортажи и сообщения с мест событий (хотя и их было немало), - главным образом, он пишет серьезные статьи и очерки, в которых высказывает свою точку зрения на происходящее в Советской России и в мире, на проблемы русской эмиграции – точку зрения воина-белогвардейца.

Вот как, к примеру, смотрел Савин на задачи, стоящие перед белогвардейской прессой.

В декабре 1924 года, к годовщине выхода в свет «Новых русских вестей», он пишет в своей статье:

«Как бы ни был скромен орган зарубежной русской мысли, он необычайно ценен. Свободное слово там, в бывшей России, давно уже расстреляно. Давно уже оно заменено покорным, жалким лепетом подхалимов, заливающих словесной макулатурой бесстыдные просторы советских листков.

 Задача огромной важности была возложена событиями на эмигрантскую прессу. И мы счастливы утверждать, что задача эта выполнена.

 Голосами десятков зарубежных газет миллионы русских людей, русских во всей глубине этого прекрасного слова, заявили: царство интернационала – не Россия. От имени всего русского народа его лучшие представители, не примерившиеся с красным злом, утверждали и не перестанут утверждать, что не вечна оккупация коммунистическими башибузуками русского государства, что будет день, и погибнет советская Троя.

 …Общепризнано, что европейскую печать в очень малой степени интересует нынешняя русская жизнь, быт, общественные настроения и чаяния, словом, все то, что тщательно скрывается большевиками от постороннего слуха и глаза. Только так называемая «белогвардейская» пресса является той мировой радиостанцией, с вышки которой правда о советском рае разносится по всему миру». (11)

Иван Савин пристально следил за происходящим в Советской России, особый, пристрастный интерес вызывала у него деятельность Коминтерна, направляемая из Москвы, - этому посвящены многие его материалы. Но вот в стихах своих он был совершенно далек от политики, и хотя его стихотворным произведениям, конечно же, присуща гражданственность, но это – гражданственность особого рода.

«Стихи Ивана Савина стоят того, чтобы их отметить, - писал в мае 1926 года профессор Владимир Христианович Даватц в предисловии в 1-му изданию сборника стихов Савина «Ладонка», - в них нет ни патриотического шума, ни сентиментальной слащавости. И главное, - в них нет нигде стихотворной прозы. Словами, которые падают в душу огненными каплями, выражает он внеполитическую природу белых борцов». (12)

Все это было. Путь один

У черни нынешней и прежней.

Лишь тени наших гильотин

Длинней упали и мятежней.

И бьется в хохоте и зле

Напрасной правды нашей слово

Об убиенном короле

И мальчиках Вандеи новой…(13)

Мальчики новой Вандеи… Это и четверо братьев Ивана Савина, погибших в пекле Гражданской войны. Каждому из них он посвятил замечательные, щемящие душу стихи, воздвигнув тем самым своеобразный литературный памятник юным героям-белогвардейцам. Вот, например, какими стихами описал Иван Савин гибель своего пятнадцатилетнего брата Николая, вольноопределяющегося эскадрона Лейб-гвардии Ее Величества Кирасирского полка (Синих кирасир). Николай Саволайнен был убит 14 июля 1920 года в одном из боев в Северной Таврии. (14)

Мальчик кудрявый смеется лукаво.

Смуглому мальчику весело,

Что наконец-то на грудь ему слава

Беленький крестик повесила.

Бой отгремел. На груди донесение

Штабу дивизии. Гордыми лирами

Строки звенят: бронепоезд в сражении

Синими взят кирасирами.

Липы да клевер. Упала с кургана

Капля горячего олова.

Мальчик вздохнул, покачнулся и странно

Тронул ладонями голову.

Словно искал эту пулю шальную.

Вздрогнул весь. Стремя зазвякало.

В клевер упал. И на грудь неживую

Липа росою заплакала...

------------------

Схоронили ль тебя – разве знаю?

Разве знаю, где память твоя?

Где годов твоих краткую стаю

Задушила чужая земля?

Все могилы родимые стерты.

Никого, никого не найти…

Белый витязь мой, братик мой мертвый,

Ты в моей похоронен груди.

Спи спокойно! В тоске без предела,

В полыхающей болью любви,

Я несу твое бедное тело,

Как Евангелие из крови. (15)

И тут я считаю необходимым отметить еще одну особенность, присущую не только творчеству Ивана Савина, но и вообще всей плеяде литераторов-белогвардейцев – Николаю Туроверову, Ивану Лукашу, Сергею Бехтееву, Арсению Несмелову, Марианне Колосовой, Владимиру Смоленскому, Василию Сумбатову… Все это поколение прошедшей через горнила Великой и Гражданской войн русской литературной молодежи, воспитанной в общем-то на традициях Серебряного века нашего искусства (любимым поэтом Савина, к примеру, был Александр Блок), все это поколение в творчестве своем было абсолютно чуждо некой порочной надломленности Серебряного века. Литераторы-белогвардейцы, если так можно сказать, не заигрывали уже с силами зла, как их знаменитые предшественники. Для иллюстрации подобного «заигрывания» вспомним хотя бы строки Валерия Брюсова: «Хочу, чтоб всюду плавала свободная ладья. И Господа и дьявола равно прославлю я». Вот таких желаний ни у Ивана Савина, ни у других родственных ему по судьбе молодых писателей и поэтов эмиграции не было совершенно. Из пекла Гражданской войны они вышли духовно чистыми, и в религиозном, в мистическом плане задавались уже совсем иными вопросами:

Любите врагов своих… Боже,

Но если любовь не жива?

Но если на вражеском ложе

Невесты моей голова?

Но если, тишайшие были

Расплавив в хмельное питье,

Они Твою землю растлили,

Грехом опоили ее?

Господь, успокой меня смертью,

Убей. Или благослови

Над этой запекшейся твердью

Ударить в набаты крови.

И гнев Твой, клокочуще-знойный,

На трупные души пролей!

Такие враги – недостойны

Ни нашей любви, ни Твоей. (16)

Не случайно, наверное, подлинным учителем и наиболее близким автором из всего Серебряного века стал для поэтов-белогвардейцев Николай Гумилев, овеянный славой участника Великой войны, путешественника и члена офицерской заговорщицкой группы, - увы, раскрытой чекистами. Влияние на лирику Савина военных стихов Гумилева отмечал, в частности, Глеб Струве в своей работе «Русская литература в изгнании» (Нью-Йорк, 1956г.). Струве писал о первом и единственном прижизненном стихотворном сборнике Ивана Савина «Ладонка»: «Религиозность, любовь к России и вера в нее и верность «белой мечте», звучавшие как основные мотивы в этой скромной книжечке, стяжали Савину популярность в кругах, все еще преданных Белой идее. Но в стихах Савина не было ничего надуманно-тенденциозного, никакой пропаганды. У него был свой, приглушенный, но подлинно-поэтический голос».(17)

Следствием безусловного признания поэтического творчества Савина в «белых» кругах эмиграции стало осуществленное в 1926 году Главным Правлением Общества Галлиполийцев издание упомянутого выше сборника. Как уже отмечалось, предисловие к нему написал Владимир Христианович Даватц, бывший профессор Харьковского университета, подобно Ивану Савину вступивший летом 1919 года добровольцем в Вооруженные Силы Юга России. (18) Лично Даватц и Савин, по всей видимости, никогда не встречались, зная друг друга лишь заочно, по публикациям в эмигрантской прессе. И, казалось бы, Савин, не будучи галлиполийцем, живя за тысячи верст от Белграда, где располагалось белогвардейское издательство, не мог рассчитывать на выпуск книги именно там. Но случилось иначе.

 «В стихах Ивана Савина не может быть ничего специально «галлиполийского, – писал В.Х.Даватц в предисловии к «Ладонке», - Не видел он красоты нашего полотняного городка, фиолетовых гор за проливом, не слышал вечерней трубы и вечерней молитвы, когда за темным кряжем опускалось солнце. Не радовался он, как мы, каждому русскому ростку – звонкой юнкерской песне, белым гимнастеркам, стройным рядам проходящих частей. Не удостоился высокого счастья носить галлиполийский крест.

 Но не в палатках, юнкерских песнях, железном кресте – лежит душа Галлиполи. Она давно вышла из берегов Дарданелл; она давно переросла свои воспоминания. Она не нуждается в фимиаме и прославлении. Галлиполийцы – не каста, а духовное братство. Нам, кавалерам черного креста, близки все те, кто умеет носить свой невидимый крест». (19)

Для Савина выход в свет стихотворного сборника, художественно оформленного им же самим (Савин был неплохим рисовальщиком), стал событием большого значения.

Не менее важным стало это событие и для культурной жизни русской военной эмиграции.

Небывалый случай! В последующие годы «Ладонка» еще дважды была переиздана на средства галлиполийцев: в 1947 году в г.Менхенгофе (Германия) в количестве двухсот экземпляров, и в 1958 году в Нью-Йорке, в издании «Переклички» - военно-политического журнала Общества Галлиполийцев. Последний выпуск книги был даже более полным: помимо 34-х стихотворений, изначально составивших сборник, туда было включено еще четыре десятка дотоле неизвестных стихов. (20)

Надо заметить, что, не смотря на отсутствие в «Ладонке» произведений, посвященных собственно галлиполийцам, в творчестве Савина они все-таки есть, и теперь достаточно известны:

Огневыми цветами осыпали

Этот памятник горесный вы,

Не склонившие в пыль головы

На Кубани, в Крыму и в Галлиполи.

Чашу горьких лишений до дна

Вы, живые, вы, гордые, выпили

И не бросили чаши…В Галлиполи

Засияла бессмертьем она.

Что для вечности временность гибели?

Пусть разбит Ваш последний очаг –

Крестоносного ордена стяг

Реет в сердце, как реял в Галлиполи.

Вспыхнет солнечно-черная даль

И вернетесь вы, где бы вы ни были,

Под знамена… И камни Галлиполи

Отнесете в Москву, как скрижаль. (21)

Памятник, о котором говорится в стихах – есть памятник галлиполийцам, возведенный в 1921 году на месте стоянки эвакуированных частей 1-го армейского корпуса Русской армии генерала П.Н.Врангеля, и позже воссозданный в уменьшенном виде на кладбище Сент-Женевьев де Буа. Но, в сущности, и эти стихи Савина – тоже памятник, только памятник - литературный.

«Книга Савина – есть кредо добровольца» - писал в августе 1926 года в отзыве на «Ладонку», опубликованном в парижском «Возрождении», Ф.Касаткин-Ростовский. (22)

«Он был Белым офицером в поэзии и поэтом Белой мечты в деятельности» - вторил ему ровно через год автор одной из заметок, посвященных неожиданной смерти Савина – Н.Чебышев (Париж, 12 июля 1927г.). (23)

Сам Савин, уже умирая от заражения крови после неудачной операции летом 1927 года, написал на листке слабеющей рукой: «…Произведенный смертью в подпоручики Лейб-гвардии Господнего полка!».(24)

В целом же отдельно выделить «белогвардейскую» составляющую в творчестве Ивана Савина довольно сложно, поскольку все оно – и в острых публицистических статьях, и в художественной прозе, и в стихах (даже в самых мягких, глубоко лирических) насквозь белогвардейское по духу, по какой-то внутренней сути. Белое движение для Савина стало судьбой, слилось с его жизнью и творчеством, превратив их в живую легенду, легенду о поэте Белой мечты.

Очень ясно и определенно это почувствовал Иван Алексеевич Бунин, откликнувшийся на смерть Савина такими пронзительными словами:

«И вот, еще раз вспомнил я его потрясающие слова, и холод жуткого восторга прошел по моей голове и глаза замутились страшными и сладостными слезами:

Всех убиенных помяни, Россия,

Егда приидеши во царствие Твое!

Этот священный, великий день будет, будет и лик Белого Воина, будет и Богом, и Россией сопричислен к лику святых, и среди тех образов, из коих этот лик складывается, образ Савина займет одно из самых высоких мест». (25)

Между Буниным и Савиным велась переписка. В своей первой статье, посвященной Ивану Савину (а была еще и вторая – на пятилетие со дня смерти), Иван Алексеевич

привел отрывок из предсмертного письма поэта, ему адресованного:

«Пользуюсь первым же днем некоторого улучшения, чтобы ответить вам. Безгранично был тронут теплыми вашими строками. Словами этого не скажешь, да и вряд ли надо говорить. Но все же хочется мне, со всей искренностью и любовью к вам, сказать: когда я думаю о бездомном русском слове, которое тоже, как и все мы, стало «Божьим подданным», и думаю о России, какой-то знак неожиданного равенства падает между вами – и Корниловым: общим путем идете вы, крестящий словом, и Он, крестивший мечом… Вот почему доброе слово ваше о моем маленьком даре – это Георгиевский крест из рук Корнилова…»

«Да, - замечает Бунин, - для него это было высшее сравнение – сравнение кого-нибудь с первым Вождем Белого Дела. Дорогой друг и соратник, - если я только смею сказать так, - он и не подозревал, какую честь оказывает он мне не только этим сравнением, но и тем, что это говорит он, Иван Савин, «маленький дар» и славная жизнь которого уже, наверно, переживут многих из нас в истории России…» (26)

Теплые отношения связывали Савина и с Ильей Ефимовичем Репиным, который, по его собственному признанию, мечтал написать портрет поэта. (27) До наших дней сохранились два письма Ильи Ефимовича к Савину, в одном из них содержится любопытный ответ на, видимо, поступившее со стороны Савина предложение возвысить свой голос против деяний большевиков. Репин отвечает отказом и пишет в объяснение этому:

«У меня там, в Совдепии, есть заложники – дочь и внучка (учительницы), у внучки уже трое правнуков моих. Полуограбленные, они обречены на переселение. И вот, обиженные власти погонят их зимою, куда-нибудь в Сибирь… Кто же их нраву может перечить?».(28)

Надо сказать, что Иван Савин, подобно тысячам и тысячам других белоэмигрантов, не верил в долговечность коммунистического режима. Долгое время находившийся в красном плену на грани жизни и смерти, переживший сильнейшие душевные потрясения,

этот, по выражению его жены «искалеченный юноша-поэт», считал буквально месяцы и недели до начала нового похода белых войск в Россию и писал об этом постоянно:

«Сухие ромашки мы... Россия – вся высохла... Жалкие, никому не нужные цветы… Мы – для гербария, для странной и страшной коллекции: цветы с высохших полей... Люди без Родины... А соленый ветер ходит между колоннами, треплет занавески, шепчет в уши нежно: …Уже недолго... недолго... Может быть, год, может быть, месяц… На безгранной поляне России гуще, сильнее и ярче прежнего зацветут ромашки... Белые-белые... С золотыми, гневными, прозревшими сердцами…Уже недолго». (29)

Сам же Иван Савин в своей публицистике всегда находился на «острие момента». Как уже отмечалось, писал он много, очень много. С одной стороны это объяснялось и материальными причинами – в Финляндии Савин женился на молодой девушке, дочери офицера 1-го Финляндского стрелкового полка, Людмиле Соловьевой, пережившей мужа

почти на 70 лет! (30) – ну а, главное, что заставляло Савина вновь и вновь браться за газетную работу, где-то, может быть, в ущерб стихам и прозе, это стремление постоянно участвовать в Белой борьбе за Россию – пусть не штыком солдата, так пером журналиста.

Известный журналист и литературный критик эмиграции Петр Пильский, сам участник Великой войны, имевший боевое ранение (31), вспоминал о газетной работе Савина:

«Никогда, ни разу, ни на одну минуту, ни у кого в нашей редакции не возникло ни малейшего недоверия к тому, что писал, что присылал, что сообщал в «Сегодня» Иван Савин, - так наглядно, так ощутимо, так убедительно в своей правдивости передавалась его четкая искренность, его всесторонняя, не соблазняющаяся пристрастиями, личная и авторская честность». (32)

К сожалению, сейчас художественное наследие Савина, хоть и неполно, но изданное у нас, заслоняет в восприятии современных российских читателей его публицистические произведения. А они, и это надо подчеркнуть, составляют большую часть всего им написанного и, естественно, заслуживают издания отдельным сборником и внимательного изучения.

В 1988 году проза и поэзия Ивана Савина впервые была совместно представлена в сборнике «Только одна жизнь. 1922-1927», подготовленным и изданным его

вдовой Людмилой Владимировной Савиной (по второму мужу – Сулимовской).

О восприятии творчества поэта Белой мечты в кругах русской эмиграции на рубеже 1980-1990-х годов Людмила Владимировна писала так:

«Самое главное и важное, что Иван Савин был поэтом Божьей Милости, попавшим в русскую смуту, которую он сумел так ярко и глубоко описать. Я молю Бога, чтобы он, умерший 60 лет тому назад, дотронулся, как живой, до вашего сердца… Но сознаюсь, что иногда мне делается страшно… Мне не ясна сейчас наша общая эмиграция. Она мне представляется густым, полным тумана лесом, в котором растут и крепкие дубы, и сосны, и жидкие березки, и кустарники: есть и прогалинки в густых кустах… И не знаешь, чем дышат за этими кустиками или деревьями… Туман… Поймут ли сегодня люди, как искалеченный юноша-поэт на пороге смерти до конца бил в один и тот же, дорогой и нам колокол?..» (33)

Этот же вопрос можно, наверное, отнести и к современным читателям Савина в России, уже не советской, но еще далеко не освободившейся от коммунистического наследия. В настоящее время Российским Фондом Культуры при участии издательства «Грифон» выпущено в свет наиболее полное на сегодняшний день собрание стихов, прозы и публицистики Ивана Савина «Всех убиенных помяни, Россия…». Новая книга дает широкое представление об авторе, ставшем ярким и трагическим явлением в литературе Русского зарубежья. Огромная заслуга в подготовке издания принадлежит Элине Каркконен, литературоведу из Финляндии, на протяжении многих лет самоотверженно

искавшей в зарубежных архивах, библиотеках и частных собраниях прижизненные публикации произведений Савина, его рукописи и документы. Деятельность г-жи Каркконен имела благородную цель – вернуть современной России творческое наследие одного из тех, кто сражался за нее «пером и шашкой», оставаясь верным Отечеству и в самой смерти. Выход книги Ивана Савина – свидетельство того, что эти усилия не были напрасными.

Примечания:

1. Деникина К.В., Новое русское слово, Нью-Йорк, 1957 // Савин И.И., Только одна жизнь, Отклики из статей и рецензий, Нью-Йорк, 1988, стр. 214.

2. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт, М., 2002, стр.136; Савин И.И., Портрет. Генералу Врангелю, Новые русские вести, № 198, 17.08.24; Цветков В.Ж., Белые армии Юга России, М., Посев, стр.

3. Савин И.И., Плен // Мой белый витязь…, М., Изограф, Дом-музей Марины Цветаевой, 1998, стр.117.

4. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт, М., 2002, стр.133.

5. Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-1927, Отклики из статей и рецензий, Нью-Йорк, 1988, стр. 224.

6. Там же, стр. 226.

7. Савин И.И., Мой белый витязь…, М., Изограф, Дом-музей Марины Цветаевой, 1998, стр. 65.

8. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт, М., 2002, стр.135.

9. Савин Иван, У заветного предела, Руль, №1775, Берлин,1926.

10. Каркконен Э., Материалы к библиографии Ивана Савина, Диаспора, №7, 2005, стр.

11. Савин Иван, Наша задача, Новые русские вести, №301, 16.12.1924.

12. Даватц В.Х., Предисловие к 1-му изданию «Ладонки» // Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-1927, Нью-Йорк, 1988, стр. 163.

13. Савин И.И., Мой белый витязь…, М., Изограф, Дом-музей Марины Цветаевой, 1998, стр.28.

14. Волков С.В., Офицеры российской гвардии (Опыт мартиролога), М., Русский путь, 2002, стр.425

15. Савин И.И., Мой белый витязь…, М., Изограф, Дом-музей Марины Цветаевой, 1998, стр. 33.

16. Там же, стр. 23.

17. Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-1927, Отклики из статей и рецензий, Нью-Йорк, 1988, стр. 212- 213.

18. Савин Иван, «Годы – Очерки пятилетней борьбы» В.Даватца, Новые русские вести, №697, 23.04.1926.

19. Даватц В.Х., Предисловие к 1-му изданию «Ладонки» // Савин И.И., Только одна жизнь, Нью-Йорк, 1988, стр. 162.

20. Леонидов В.В., Предисловие // Савин И.И., Мой белый витязь…, М., Изограф, Дом-музей Марины Цветаевой, 1998, стр. 14-15.

21. Савин И.И., Мой белый витязь…, М., Изограф, Дом-музей Марины Цветаевой, 1998, стр. 80.

22. Леонидов В.В.,Предисловие // Савин И.И., Мой белый витязь…, М., Изограф, Дом-музей Марины Цветаевой, 1998, стр. 13.

23. Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-1927, Отклики из статей и рецензий, Нью-Йорк, 1988, стр. 208.

24. Бунин И.А., Публицистика 1918-1953 годов, ИМЛИ РАН «Наследие», М., 2000г., стр.251.

25. Там же, стр. 251.

26. Там же, стр. 252.

27. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт, М., 2002, стр. 317.

28. Репин И.Е., Два неопубликованных письма (публикация В.Синкевич), Грани, №155, 1990, стр. 157.

29. Савин Иван, Ромашки, Русские вести, №131, Гельсингфорс, 23.11.1922г.

30. Синкевич В.А., «…с благодарностью: были», Поэт Белой мечты Иван Савин, Советский спорт, М., 2002, стр. 130 ; Савина-Сулимовская Л.В., К читателям // Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-1927, Нью-Йорк, 1988, стр.10.

31. Куприн А.И., Голос оттуда, Петр Пильский, Согласие, М., стр. 625

32. Пильский Петр, Сегодня, № 155, 16 июля 1927.

33. Савина-Сулимовская Л.В., К читателям // Савин И.И., Только одна жизнь. 1922-1927, Нью-Йорк, 1988, стр. 5-6.