6 июня 2017 г. отметил своё 50-летие замечательный русский поэт Дмитрий Валерьевич Кузнецов. Наследуя в своём творчестве великим Белым Поэтам Савину, Несмелову, Кудашеву, Колосовой, Дмитрий Валерьевич создал подлинную поэтическую летопись крестного пути Белого Воинства – от беснования февраля до трагедии Лиенца. Благодаря таким произведениям, величайшей силе таланта зажжённая 100 лет назад первыми Добровольцами лампада ныне не только не угасает, но разгорается ярче.

Трудами Д.В. Кузнецова возвращаются читателям имена забытых поэтов Русского Зарубежья. Первый и доселе единственный сборник Ивана Савина, вышедший в России, увидел свет во многом благодаря Дмитрию Валерьевичу.

Мы от души поздравляем поэта Белой Идеи Д.В. Кузнецова с юбилеем! Здравия, долголетия и новых прекрасных произведений и иных дел во благо и славу нашего Отечества!

– Центральная тема Вашего творчества – Белое Движение и антибольшевистское сопротивление. Вами написана целая поэтическая летопись его. С чего началось для Вас обращение к этой теме? Быть может, что-то оказало особенное влияние?

– Я принадлежу к поколению, заставшему крушение советской системы в молодом возрасте, – в 1987 году, в разгар перестроечной эпохи мне исполнилось двадцать лет. Конечно, как и все мои ровесники, когда–то я был обычным советским школьником, и в комсомоле состоял. Но меня всегда влекла История и прежняя, дореволюционная Россия. Я был как бы заточен на восприятие исторической правды о событиях 1917 года, о Гражданской войне, о Белом движении. И когда в конце 80-х годов «шлюзы открылись», когда появилась возможность читать литературу Русского зарубежья, мемуары и свидетельства тех, кто «пером и шашкой» сражался с большевизмом, то я просто с головой окунулся в этот мир и как–то сразу ощутил себя не советским, а русским. И это было счастье!

Я из комсомола тут же вышел по собственному желанию. Меня исключали на общем собрании комсомольской организации Калужского Турбинного завода, где я работал в конструкторском бюро. Могли бы и по–тихому исключить, тогда многие уходили, но я в своём заявлении весьма заносчиво написал о том, что «дальнейшее пребывание в этой организации противоречит моим представлениям о чести и достоинстве». Это вызвало возмущение. И вот тогда, отвечая на вопрос «А что плохого сделала тебе Советская власть? Вырастила, выучила…», я впервые ощутил себя человеком другого лагеря. Я говорил о расстреле Николая Гумилёва, – поэта, чья жизнь и творчество произвели на меня сильнейшее впечатление, об уничтожении целых сословий русского общества, о том, что у России украли победу в 1-й мировой (Великой) войне, а война Гражданская была развязана большевиками, и что они вовсе не победители, поскольку мы, русские, до сих пор сопротивляемся…

В те годы я ничего не писал о Белом движении, но жадно читал, приобретал, собирал всё, что касалось белогвардейцев. В Литературном институте, где я учился на заочном отделении, моими товарищами были ребята, как правило, старшие по возрасту и достаточно независимых взглядов, – общение с ними, а ещё песни Игоря Талькова и общий протестный дух времени – это оказывало мощное воздействие. Помню, с каким упоением я читал книгу «Дроздовцы в огне» генерала Антона Туркула и очерки «Голое поле» Ивана Лукаша – классику белогвардейской прозы. Тогда же я впервые прочёл стихи и рассказы поэта Белой мечты (так его называли в среде военной эмиграции) – Ивана Савина, творчеством которого позже мне пришлось серьёзно заниматься.

Долгое время я считал себя не вправе писать о той трагической эпохе, мне представлялось (и, в общем-то, справедливо), что для поэтического осмысления истории Белого движения мало владеть приёмами стихосложения и знать фактическую сторону вопроса, нужно внутренне, эмоционально почувствовать некий белогвардейский «нерв», пульсирующий во времени, ощутить эту боль, как свою…

Я постепенно, осторожно подходил к теме Гражданской войны. Меня всегда тянуло к исторической, балладной поэтике, а этот жанр как нельзя лучше соответствует духу и смыслу Белой борьбы. Баллада – это сюжет в мистическом ореоле, а уж необычного, сверхординарного, выходящего за рамки привычных представлений в истории Белого движения – через край! Трагические судьбы и Белых вождей, и простых «подёнщиков войны», солдат и офицеров, достойны пера Шекспира. Конечно, и на противоположной, красной, стороне есть свои «шекспировские» герои, и в немалом количестве, – но... я не сочувствую ни большевикам, ни тем, кто служил под их знамёнами.

– Приходилось ли Вам встречаться с представителями ещё 1-й, именно Белой волны русской эмиграции, и их ближайшими потомками? Как принималось ими Ваше творчество?

– Нет, в силу возраста и жизненных обстоятельств с последними белогвардейцами мне встретиться не довелось. А вот с их детьми – да, встречался. Не так давно кинорежиссёр Сергей Зайцев привозил ко мне в Калугу гостя из Австралии Александра Александровича Ильина, вот он сын участника Гражданской войны и сам в юности воевал во Вьетнаме (в составе Австралийского корпуса). Были и другие встречи, – с ныне покойным князем Алексеем Николаевичем Оболенским, например. Он прилетал из Вашингтона в своё старое фамильное имение Березичи, под Козельском. Я с ним долго общался, записал большое интервью. А про восприятие эмигрантами моих стихов московский предприниматель Александр Миссонов рассказывает такой случай. Пару лет назад он, человек, увлечённый и Белым движением, и историей Русской эмиграции, оказался во Франции на слёте скаутов из старейшей организации «Витязи». Там как раз присутствовали дети и внуки белогвардейцев, воспитанные за рубежом и, в большинстве, современной России не видевшие. И вот на традиционном скаутском костре, когда стали звучать воспоминания и песни, Александр прочитал наизусть мою балладу «Три сестры». Прочитал и сказал, что это стихи современного российского автора. А ему не поверили. То есть – ему убеждённо объяснили, что в современной России таких стихов не напишут, что это кто–то из «наших» написал ещё в тридцатые годы… Когда я услышал эту историю, то почувствовал себя по–настоящему счастливым, – такой рассказ, как Георгиевский крест из рук генерала Корнилова. У меня с юности была мечта побывать во Франции на кладбище Сент-Женевьев де Буа. В августе 2009 года она осуществилась: я целый день провёл там, в священном для каждого русского месте, среди могил Белых воинов, у Офицерского некрополя. И у меня было абсолютное ощущение, что я разговариваю с этими людьми, слышу их голоса. Великий подвиг и мировое значение русских белогвардейцев в том, что поднявшись против красной нечисти, приняв на себя удары оболваненных вооружённых масс, они заслонили собой неблагодарную Европу, спасли её от нашествия новых гуннов – носителей перманентной революции, метастазы которой уже проникали в Венгрию, Германию, Францию…

Не встань вы тогда, чтоб где–то

Жить вере, любви, стихам,

И точку в судьбе планеты

Поставил бы красный хам.

– Несколько лет назад при Вашем активном участии была издана наиболее полная книга стихов и прозы Ивана Савина. Расскажите, пожалуйста, об этой работе. Когда Вы открыли для себя этого поэта? Как оказались в Вашем распоряжении материалы из его архива?

– Ивана Савина я открыл для себя одновременно с целой плеядой поэтов–белогвардейцев в самом начале 1990–х годов. Но даже на фоне таких крупных поэтических фигур, как Туроверов, Несмелов, Корвин–Пиотровский, на общем блистательном литературном фоне Русской эмиграции, он резко выделяется и чистотой поэтического голоса, и какой–то особой трагической нотой, свойственной только его поэзии. Стихи и рассказы Савина я читал ещё в журнальной периодике, и не просто читал – я их сохранял (вырезал, копировал). Но публикаций было не так уж много, и я мечтал познакомиться с творчеством поэта Белой мечты в более полном объёме. Однажды узнал, что вышел первый в России сборник его стихов «Мой Белый витязь…» (очень маленький, но всё же!), стал его искать, а в результате познакомился с составителем и этого сборника, и ряда других книг поэтов–эмигрантов Виктором Леонидовым, в то время – сотрудником Российского Фонда Культуры. Виктор рассказал мне об Элине Каркконен, филологе–русисте, живущей в Хельсинки и много лет занимающейся литературным наследием Савина. С Элиной мы стали переписываться. Она удивительно искренний, открытый человек, совершенно бескорыстный в отношении найденных ею уникальных материалов. На протяжении многих лет она работала в финских архивах, списывалась с архивами Парижа, Берлина и Риги, выискивая газеты 1920–х годов, где были публикации Савина. Она проделала поистине гигантскую работу, кропотливо вычитывая и перепечатывая слепые, порой едва различимые, тексты из старых, почти вековой давности газет и журналов. Ну, и постепенно, в ходе нашего общения возникла идея подготовить к изданию большой, серьёзный том сочинений поэта, где представить не только его стихи, но и прозу – рассказы, очерки, газетную публицистику, представить драматургию и часть эпистолярного наследия. Виктор Леонидов, который выпустил к тому времени не одну книгу из сокровищницы Русской эмиграции, обратился за помощью к Н.С.Михалкову, и он согласился на финансирование проекта. Около года мы готовили книгу, названием которой стала строчка из пронзительного, трагического стихотворения Савина, посвящённого крымским расстрелам 1920 года «Всех убиенных помяни, Россия…». Выпуск тома осуществил Российский Фонд Культуры тиражом 1000 экземпляров. Конечно, это очень мало, и книга тут же была сметена с прилавков. Но в крупных библиотеках она есть, а в интернете представлена её электронная версия. С тех пор прошло уже десять лет. И сейчас, когда я беру с книжной полки памятное издание, невольно думаю: что бы я ещё ни написал, за какие бы новые проекты ни взялся, – то, что мне довелось участвовать в возвращении на Родину творчества поэта Белой мечты, уже стало делом, ради которого стоило жить и заниматься литературой. А Элине Каркконен, без которой книга Ивана Савина не появилась бы на свет, я посвятил стихотворение «Письмо в Финляндию». Вспоминая, как скрупулёзно и бережно эта финская женщина с русским сердцем извлекала почти из небытия дорогие нам творения поэта-белогвардейца, я поблагодарил её от читателей современной России:

…Спасибо Вам! Вы их достали

С архивных полок, что хранят

И боль сердец, и мыслей яд,

Нашли в газетных ворохах

Под грудой пороха и стали,

Незримо давящей на всех,

Захлёстнутых гражданской бойней.

Спасибо Вам за этот труд!

Отныне может спать спокойней

Душа поэта, – не умрут

Его пронзительные строки,

Его терзания и смех,

Его жестокие уроки,

Став откровением для тех,

Кто предан Белому движенью,

Кто словом, делом и мечтой

Еще живёт в эпохе той

И не склонился к пораженью.

– Какие поэты, писатели, мыслители наиболее близки Вам и почему?

– Я воспитывался на классической русской и европейской литературе, учился читать по «Руслану и Людмиле»… Но самым близким, дорогим поэтом и вообще личностью, колоссально повлиявшей на моё мировоззрение, стал Николай Степанович Гумилёв. Наверное, если бы в 1986 году я не почёл первую журнальную публикацию «реабилитированных» гумилёвских стихов, жизнь моя сложилась бы по–другому и совсем не литературно. Его стихи, и даже ещё только фрагменты стихов, из давней биографической статьи о поэте – стали для меня подобием взрыва, ослепительной огненной вспышкой. Кстати, многие из тех, кто, как и я, раз навсегда влюбился в гумилёвскую поэтику, говорят о подобных же впечатлениях. Гумилёв – прямой продолжатель пушкинской линии в отечественной поэзии, ему так же присущ широкий взгляд на развитие земной цивилизации, уникальная способность интегрировать в своём творчестве религиозные, национальные особенности других народов. Как и Пушкин, он сочетает жёстко–православный, имперский духовный стержень русского поэта с бережным, уважительным отношением к достижениям европейской культуры, к культурам древних народов, к культурам Африки, Индии, Китая… Гумилёв, как и Пушкин, Лермонтов, Блок, будет для нас всегда современен. Семьдесят лет тотального коммунистического запрета на его творчество оказались бессильны перед простой поэтической формулой:

Есть Бог, есть мир, они живут вовек,

А жизнь людей мгновенна и убога,

Но всё в себе вмещает человек,

Который любит мир и верит в Бога.

Убийство большевиками Гумилёва – несмываемое преступление перед Россией. Но гибель поэта в августе 1921–го была неизбежной. Николай Степанович сознательно встал на путь борьбы с большевизмом. Он с довоенных лет, со времён своих африканских экспедиций, был связан с Русской разведкой, и возвращение его из Европы, из состава Русского экспедиционного корпуса, в красный Петроград весной 1918–го, я убеждён, объяснялось не только стремлением поэта на Родину. Думаю, об этом когда–нибудь будут написаны книги.

Я очень люблю плеяду поэтов–белогвардейцев, составивших целое созвездие литературных имён на гребне волны Первой русской эмиграции. Стихи Арсения Несмелова и Марианны Колосовой, Владимира Смоленского и Николая Туроверова, других поэтов, близких им по судьбам и творчеству, всегда у меня «в работе», – я их читаю на творческих вечерах, в радио– и телепрограммах, где иногда приходится участвовать. Были у меня и отдельные выступления, посвящённые конкретным авторам из Лебединого стана. А если говорить о прозе, то тут на первом месте – произведения генерала от кавалерии Петра Николаевича Краснова. Это, на мой взгляд, один из самых выдающихся русских писателей ХХ века. Я считаю его роман–эпопею «От Двуглавого Орла к красному знамени» произведением не меньшим по значимости, чем «Война и мир» Л.Н.Толстого, а с учётом реалий минувшего столетия, может быть, и бо́льшим! Тем, кто клеймит Петра Николаевича за сотрудничество с немцами в годы Второй мировой войны, я предлагаю прочесть его цикл очерков «Венок на могилу неизвестного солдата Русской Императорской Армии». Это – самое патриотическое произведение отечественной литературы, без ложного пафоса и многословия рассказывающее о воинах Царской России, именно по таким книгам будущие дети будут постигать страну, что когда–то была нами так преступно утрачена.

– Вами написано немало посвящений Белым героям – Корнилову, Келлеру, Краснову и др. Генералу же Врангелю Вы посвятили целую поэму. И отдельное посвящение баронессе Ольге Михайловне – женщине поистине уникальной, но о которой, увы, вспоминают довольно редко сравнительно, например, с музой адмирала Колчака А.В.Тимирёвой. Почему именно личность барона Петра Николаевича заняла столь значительное место в Вашем творчестве?

– С именем Петра Николаевича Врангеля связаны последние – славные и трагические аккорды в симфонии Белой борьбы на Юге России. Он мне глубоко интересен и симпатичен как личность, хотя среди Белых вождей не было бесцветных фигур. И я думаю, одна из причин военных неудач Белых кроется в том, что такие люди, как П.Н.Врангель, В.О.Каппель… приходили к руководству на финальных этапах борьбы, когда всё уже было предопределено. П.Н.Врангель по своему образованию, воспитанию, складу характера, возрасту, жизненному опыту идеально подходил как для высшего военного руководства, так и для масштабной государственной работы. Его внезапная смерть в 49–летнем возрасте (а я полагаю, это было намеренное заражение, убийство) стала страшной, невосполнимой потерей для антибольшевицких сил. О генерале Врангеле написано и пишется много, он всегда был на острие внимания публицистов, писателей, историков. В поэзии его образ тоже отражён, но значительно в меньшей степени. Моя поэма «Врангель» появилась в середине «нулевых» годов, – собственно, это не совсем поэма, а скорее – развёрнутый стихотворный цикл с общей сюжетной канвой. Каждая из главок отражает какой–либо штрих из биографии Петра Николаевича или примету эпохи, когда он жил и действовал.

Профиль, очерченный резко,

Пристальный взгляд свысока,

Шашка, папаха, черкеска,

Сжатая грозно рука…

Врангель! При имени этом,

Взрезав полночную тьму,

Белым, мерцающим светом

Звезды сгорают в Крыму…

Мне – сыну и внуку советских офицеров, волею Судьбы и Истории переставшему быть советским, – хотелось отдать дань памяти человеку, ставшему символом Белого дела. Ведь, как блестяще писал Николай Туроверов:

Пока нам дорог хмель сражений,

Походов вьюги и дожди,

Ещё не знают поражений

Непобедившие вожди.

Ну, а светлый образ супруги генерала Ольги Михайловны… Он не может не тронуть любого, сколь-нибудь интересовавшегося фамилией Врангель, представителями этой династии воинов, учёных и путешественников. Ольга Михайловна была истинной женой офицера: во время Великой и Гражданской войн работала в передвижных госпиталях, следуя за частями, которыми командовал муж; как ангел–хранитель, не отходила от Петра Николаевича во время его тяжёлой болезни, а зимой 1918-го в Ялте и в чекистскую тюрьму пошла вместе с арестованным генералом, сказав трибуналу «Я счастливо прожила с ним жизнь и хочу разделить его участь до конца». Мать четверых детей, Ольга Михайловна постоянно помогала семьям русских эмигрантов, создавала туберкулёзные санатории, собирала денежные пожертвования для больных и увечных воинов. В ней проявились лучшие качества русской женщины: милосердие, жертвенность, душевная красота… Я посвятил ей маленький стихотворный триптих «Эхо Великой войны», мысленную перекличку двух любящих людей на линии фронта: мужчины (офицера) и женщины (сестры милосердия).

– Сейчас нередко спорят о том, куда же всё-таки движется наша страна: мы преодолеваем наследие большевизма или же наоборот вновь возвращаемся к нему. Как полагаете Вы?

– Мне не хочется верить, что мы вновь возвращаемся в недавнее прошлое. Не хочется верить. К сожалению, это всё–таки происходит. Более того, во многом от советчины мы и не уходили. К примеру, мы не ушли от советского режима, от самых тёмных его страниц, даже на уровне символов. А символы: памятники, названия городов, районов и улиц, государственные праздники – это очень серьёзно, они действуют на подсознание, формируют (или деформируют) историческую память людей. Пока в центре Москвы, в сердце России, находится языческое капище с останками главного преступника ХХ века Ульянова, известного также под кличкой Ленин, не будет у нас порядка ни в стране, ни в душах. И тут, наконец, голос должна бы возвысить Православная Церковь, но… пока у нас всё идёт по ленинской поговорке «шаг вперёд, два шага назад». Мы и новомучеников прославляем, и столетие Октября отмечать готовимся… В Калуге, где я живу, недавно убрали памятник Ленину (по–сути, воплощённому антихристу) с площади перед Областной администрацией. Хорошо! Просто замечательно! Его бы переплавить и сделать что-то полезное: ворота для ограды детского сада, к примеру… Так нет: Ленина просто в сторону отодвинули на триста метров, в соседний сквер. А совсем недалеко, ещё через триста метров, в Городском парке, установлен бюст Государя, убитого вместе с Семьёй верными ленинцами. Кафедральный Свято–Троицкий собор тут же находится, разграбленный большевиками и семь десятилетий закрытым простоявший. И вот у нас всё это совмещается. И везде нечто подобное происходит.

– Сегодня по случаю 100–летнего юбилея катастрофы на официальном уровне старательно навязывается идея т.н. «примирения». Как Вы относитесь к этой идее? И вообще возможно ли реальное примирение и, если да, то при каких условиях?

– Нынешний министр культуры Мединский, основной генератор «примиренческой» идеи, с маниакальной последовательностью творит это скверное дело. Но он не понимает бессмысленности и даже пошлости творимого. Белых и красных нельзя примирить ни в прошлом, ни в настоящем. Нельзя примирить защитников России и её разрушителей. Нельзя примирить десятки тысяч расстрелянных в Крыму в конце 1920–го и тех, кто их косил из пулемётов, бросал в море живьём с привязанными к ногам колосниками... И памятник «примирения», который Мединский готовится установить на черноморском берегу, будет очередной двусмысленной акцией, устроенной власть предержащими. Когда приходится общаться со сторонниками красно–белого «мира и дружбы», то я слышу порой, как те апеллируют к американской истории, к войне Севера и Юга (1861–1865 гг.), – мол, как там разумно поступили: война кончилась, все обнялись, расцеловались и общий монумент погибшим поставили! Тут, на мой взгляд, можно было бы и пример из Гражданской войны в Испании привести, но генерала Франко наши «примиренщики» не жалуют. Так вот про американцев… Тем, кто, кивая на них, говорит: «Вот бы и нам так!», я советую посмотреть фильм «Синие и Серые» («The Blue and The Gray»), очень хорошая, кстати, лента: там в финале генерал–северянин обращается к своим солдатам, которые готовятся атаковать стоящих невдалеке конфедератов, и говорит примерно так: «Сегодня между Севером и Югом подписан мир, война окончена! Отныне те, кто перед вами, не ваши враги, а ваши сограждане. Мы больше не воюем и живём в единой стране!». После этого я предлагаю вспомнить, что происходило в России по окончании Гражданской войны, как поступали с оставшимися на родной земле чинами Белых Армий, что делали с казаками–возвращенцами в начале 1920–х, вспомнить про оставшихся в Крыму под «честное слово» Фрунзе и вырезанных по приказу Ленина, про десятки тысяч русских, вывезенных из Китая после 1945 года и отправленных в лагеря… Да про многое можно вспомнить. И с кем тогда примиряться? И кому?

– Ещё одна примета времени. Противопоставление монархистов Белым. На «монархических» ресурсах стало нынче хорошим тоном обвинять Белых в феврализме и измене Государю. При этом значительная часть новоявленных «монархистов» питают симпатии к советской власти – в первую очередь, к т. Сталину. И можно прочесть перлы о том, что «Господь послал России большевиков», спасших якобы нашу государственность. Или же, что поддерживать Белых – то же, что и красных. Что это всё вместе взятое? Почему это происходит, и что, какие цели за этим стоят?

– Это нынешние противники Исторической России используют старый как мир принцип «разделяй и властвуй». Собственно, они его и в 1920–30 гг. использовали, исподволь политически разделяя Русскую эмиграцию. Меня особо рьяные «монархисты», подзабывшие о своём парт–комсомольском прошлом, иногда просто удивляют. Они с лёгкостью необыкновенной судят всех и вся. Обвиняют в измене Престолу и Л.Г.Корнилова, и К.Г.Маннергейма, совершенно не заботясь о весомости аргументов. Главное, похлеще обвинение бросить. Умудряются даже «именные» полки Добровольческой армии разделить по политическому принципу: Дроздовцы – монархисты, Корниловцы – республиканцы… Но это действует на людей, плохо представляющих контекст эпохи и – как бы помягче сказать? – не слишком думающих. И порой такой монархо–советский коктейль можно наблюдать! Мне, например, приходилось видеть портреты Николая II, Распутина, Сталина и… Гитлера в окружении православных икон. А недавно я держал в руках книгу под названием «Мой дед Иосиф Сталин. Он – святой!» (человек по фамилии Джугашвили сочинил). В аннотации к другому подобному же изданию читаю: «Уже за то мы должны быть благодарны Иосифу Виссарионовичу, что в годы его правления Русская Православная Церковь обогатилась столькими новомучениками!». Тут и члены «Изборского клуба» на молебне пред сталинской «иконой» вспоминаются… Всё это, конечно, с одной стороны – признаки наступающей тотальной шизофрении, а с другой – это процесс вполне управляемый и направляемый. Слуги дьявола, как их ни называй, стремятся к одному: не допустить национального возрождения России! А для этого нужно, прежде всего, лишить людей остатков исторической, генетической памяти. У большевиков наша История начиналась с 1917 года, а до этого было лишь монгольское иго и цепь народных восстаний… (Я утрирую, конечно, но Разин с Пугачёвым преподносились советским школьникам в разы более значимыми фигурами, чем русские цари и полководцы). Необольшевики хотят вернуться к тому же самому, но теперь уж, используя современные технологии, спрессовать мозги людям по полной программе, «всмятку». И вот уже губернатор Орловской области на открытии памятника Ивану Грозному заявляет на всю страну, что Царь ехал с больным сыном из Москвы в Петербург, и тот по дороге помер… Вроде бы смешно. Но мне горько. Есть такое правило: важно слышать не то, как человек говорит, а то, как он проговаривается. Во время телешоу, посвящённого открытию памятника Ивану IV, большевицкий вития, писатель–сталинист Проханов как бы невзначай бросил: «Сегодня мы установили памятник Грозному, завтра будем ставить памятники Сталину». В студии присутствовал цвет столичной интеллигенции, и никто на это не отреагировал, пропустили мимо ушей. Тележурналист Константин Сёмин постоянно вещает с экрана о грядущей «ресоветизации» власти, попутно клеймя современное (!) «белогвардейское движение» как наёмников буржуазии и т.п. Риторика прежняя, только грубее и беспардонней. Но ещё Геббельс говорил: «Чем чудовищнее ложь, тем легче в неё поверят». Видимо, исходя из этого принципа, в Петербурге, на Дворцовой площади, к юбилею большевицкого переворота готовятся утроить гигантское световое шоу «Взятие Зимнего дворца». И это рассчитано на молодых людей, – вот им надо «снести крышу», для этого никаких миллионов не жалко. На недавнем празднике исторической реконструкции в Москве по столице колесил фургон с надписью «Хлеб». В таких фургонах, чтобы не привлекать внимания обывателей, НКВД возило приговоренных к местам расстрелов. В кабине «реконструированного» фургона сидели люди в форме НКВД. Комплекты такой же формы, но детских размеров, поступили в продажу в российские магазины. Можно отмахнуться от этого, типа, пустяки, дело житейское… Сегодня отмахнёмся, а завтра ночью нас поднимут настойчивым звонком и пинками в дверь. Тогда мы вспомним, что происходило в старое «доброе» сталинское время, но будет уже поздно.

– Белая Идея сегодня – какова она? Как сформулировали бы её Вы? И насколько она жива и жизнеспособна в наших реалиях, каковы её перспективы?

– Верховный правитель России, адмирал Александр Васильевич Колчак в своём Обращении «К населению России» от 24 июля 1919 года сказал очень точно: «...Мы ведём с большевизмом смертельную борьбу, которая не может кончиться договором или соглашением, ибо в этой борьбе мы защищаем Родину – против интернационала, свободу – против тирании и культуру – против одичания...». Сейчас – то же самое. Белое Дело – это не борьба за монархию. Это – борьба за Россию в её исторической, многовековой сущности. К монархической форме правления (самой красивой и естественной для нас) мы можем прийти только эволюционно, прежде всего, когда народ станет по–настоящему верующим, а не псевдо–религиозным.

У нас ведь в стране сейчас не социализм и не капитализм, а стопроцентный феодализм, причём – азиатского типа. Наверху есть падишах (как бы выборный), в провинции – баи, лично ему преданные, каждого по трём расстрельным статьям осудить можно (за растраты, нелегальный бизнес, «дела» с иностранными инвесторами…). В провинции можно ругать верховную власть, но покритикуешь бая – получишь по голове, а то и на кол посадят. Так вот Белая Идея – это возврат к естественному, эволюционному развитию государства: от азиатчины к Православной государственности.

Как экспрессивные монархисты (по мне – просто провокаторы) видят «возрождение России»? Объявляем в стране монархию, и… всё само собой устроится, встанет на свои места. Не встанет и не устроится! Не дай Бог узреть когда–нибудь в правительстве «светлейшего князя Чубайса» или «графиню Собчак», к примеру… А ведь смех смехом, но – чем чёрт не шутит: стал же однажды тифлисский семинарист–недоучка, промышлявший грабежами, властителем 1/6 части земного шара!

Белая Идея жива, пока жива Россия. По слову философа Ивана Александровича Ильина, она есть лейтмотив Российской Истории. В этом смысле народное движение Минина и Пожарского в годы первой Русской Смуты – это Белое Дело. И всё, что сейчас способствует эволюционному восстановлению державной оси «Вера – Царь – Отечество» (эволюционному, а не волюнтаристским нахрапом!), всё, что в духовном, историческом плане консолидирует людей вокруг этого стержня, что препятствует распаду страны и не даёт ей заново влезть в ярмо социальной химеры, что не стремится в услужение к олигархам из комсомольских активистов и в компанию оппозиционеров из того же теста, – всё это тоже Белое Дело. Какой станет будущая Россия? Какой должна быть её Государственная власть? Над этими вопросами бились лучшие русские умы ХХ века. Какие–то важные пути наметил в своих работах Иван Солоневич, что–то очень серьёзное обозначил Иван Ильин… Но кардинально судьбу России решать придётся не нам, а нашим потомкам. Наша задача не допустить в стране тирании, в культурной сфере одичания, то есть – не допустить нового интернационала, чтобы в будущем были ещё русские люди, способные к созидательной работе. Вот, на мой взгляд, перспективы Белого Дела сегодня.

– Современное положение России подчас уподобляют преддверью очередного Смутного времени. На Ваш взгляд, в случае столь плачевного развития событий, достанет ли в нашем народе сил, чтобы преодолеть Смуту? И что для этого нужно?

– Становой хребет народа надломлен большевизмом. Нового глобального социального эксперимента мы не переживём. Тем более – не переживём, не вынесем новой Гражданской войны. В современных реалиях это будет ужас кромешный, пострашнее событий вековой давности. Мы не сможем преодолеть новую Смуту. Мы, наверное, можем её не допустить. Или хотя бы попытаться не допустить. Но если в стране по-прежнему будет тихой сапой процветать большевизм, если мы будем примиряться с тем, с чем нормальные люди не должны примиряться ни при каких условиях, если из русских детей будут воспитывать не мыслящих граждан, а механических исполнителей начальственной воли, если наследственная каста чиновников с деформированным национальным сознанием, останется всё той же раковой опухолью на теле России – то рано или поздно социальный взрыв неизбежен. Всё же, надеюсь, Господь даст силы и возможности не допустить этого.

   Беседовала Е.В. Семенова