Краткая биографическая справка: В 1982 году была арестована, а в 1983 году – посажена. Приговор содержал следующие чудовищные формулировки.

«Ратушинская изготовила документ в стихотворной форме, в котором с враждебных позиций она утверждает, что наша страна якобы представляет собой «клетки чудовищных шахмат», где будто бы существует преследование ни в чем не повинных граждан, и нарушаются их права. Она утверждает, что в Советском Союзе якобы имеет место нарушение прав человека, при этом восхваляет противоправную деятельность отщепенца Сахарова. Клеветнически характеризовала нашу страну  как якобы отстающую от уровня развития капиталистических стран, твердила, что подлинная демократия существует только на Западе.»   

Судебная коллегия приговорила поэтессу к 7 годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима со ссылкой на 5 лет после отбытия основной меры наказания.

Начались мучительные годы пребывания в мордовском лагере для политзаключенных. Дело было беспрецедентным даже по меркам той, отнюдь не либеральной эпохи. В итоге после просьб о помиловании, в том числе со стороны Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана, она вышла на волю досрочно.

После освобождения осенью 1986 года Ратушинская с мужем Игорем Геращенко уехали в Англию. Вскоре обоих лишили советского гражданства.

В Англии была написана книга «Серый – цвет надежды», мемуары о годах заточения,  на мой взгляд, это лучшая прозаическая книга Ирины Ратушинской (всего же их несколько), переведенная на несколько языков.

И родились лучшие из созданных произведений – двое очаровательных мальчиков-близнецов. Сейчас они уже взрослые, готовятся к поступлению в институт здесь в Москве.

Или учатся???

???Ведь в …. году Ирина вернулась в Россию окончательно и бесповоротно.

Сегодня она стала профессиональным сценаристом, первая часть сериала «Моя прекрасная няня» и целый ряд других широко известных зрителям фильмов сняты по ее сценариям. Но разговор наш в большей степени был посвящен не этому, а тому – как можно сегодня жить в нашей пороговой ситуации и как в этом может помочь христианское отношение к миру, как может помочь Христос.

Под соборными сводами вечными,

Босиком по пыльным дорогам,

С обнажено дрожащими свечками

Люди ищут доброго Бога.

                     Ирина Ратушинская

- Ирина, объединение духовной поэзии «Имени Твоему», руководителем или, вернее, координатором которого я являлся, дважды проводило вечера, посвященные вашей поэзии, еще в 1989 году, когда Вы жили в Лондоне. И обращение к вашему творчеству для нас было вполне закономерным – ведь оно лежало в русле христианской литературной традиции, хотя, разумеется, это была поэзия русского резистанса. А как сейчас Вы вспоминаете то время, которое принесло Вам столько страданий, хотя и принесло всемирную славу? И насколько вера помогала Вам выстоять в то время?

- Мне вообще-то грех жаловаться. В 1982 году, когда меня посадили, мне было 28 лет. Я была молодая и готовая переносить все неизбежные трудности тюрьмы, одиночной камеры и лагеря. Но мне трудно представить себе, как бы мне удалось не сломаться, если бы у меня не было Божьей Руки на плече. Очень трудно объяснить, как трудно в советской тюрьме и лагере верующей женщине. Ведь во всех мужских политических лагерях сидели священники. И люди, которые там сидели, все-таки могли участвовать в службе, которая, конечно, была запрещена, но велась подпольно. Могли исповедоваться. А у нас было всё по-другому. Священников в лагерь не допускали и мы знали, что вот, если умрешь – то умрешь без покаяния. Дали тебе 7 лет строгого режима – будешь 7 лет сидеть без причастия. Все это входило в систему наказания православных христиан. Но когда тебе так трудно, так плохо, то от господа идет настолько прямая помощь, что она ощутима. Ощутима настолько, что я вспоминаю те времена как счастливые.

У всех людей бывают периоды душевной сухости, когда молишься и не чувствуешь никакого ответа, молитва идет как в песок. Не чувствуешь обратной связи. Такое бывает со всеми. Но в лагере, в тюрьме – у меня такого не было ни дня. И в одиночке я была не одна. И, кроме того – просто сидеть в политической зоне с очень разными людьми на крошечном пятачке достаточно трудно, и нужны большие духовные силы, чтобы просто не сорваться в женские свары и скандалы. Я очень благодарна Господу за то, что мои соузницы были людьми достаточного духовного уровня, и нам было хорошо вместе. Мы чувствовали поддержку друг друга. А то, что нас всех искалечили, морили холодом и голодом, это что ж – бытовые детали. Наверное нельзя жить в России, никогда не испытывая холода и голода.

- Ирина, а были Чудеса в тот период вашей жизни, которые, как известно, порой проявляются даже на простом бытовом плане?   

- Когда меня арестовали, на мне был крест, вырезанный моим мужем. Мне угрожали, что меня посадят и посадят именно за стихи. А я их публиковала и в Самиздате, и на Западе. Так что к аресту внутренне я была готова. Мы знали, что в тюрьмах с заключенных срывают кресты под тем предлогом, что это металлические предметы. Поэтому муж вырезал мне крест из моржового бивня, и подвесил его на металлическую цепочку и на веревочку. И все 4,5 года тюрем, лагерей и всего прочего я прошла с этим крестом.  Его охрана при обысках, как правило, не видела. Или делала вид, будто не видит, чтобы не срывать с заключенной крест. Несколько раз от меня требовали, чтобы я его сняла и сдала, но я это делать отказывалась. Говорила им: «У вас сила, вы срывайте, если хотите, только я не знаю, что будет, если вы его сорвете.» Я действительно не знала. И никто не посмел. Ни у кого вот в эти советские времена не поднялась рука. Я с этим крестом из зоны и вышла. И ношу его и сейчас, особенно когда мне требуется храбрость. А в наше время она часто нужна.

- А какие религиозные стихи, из написанных в лагере, Вам особенно памятны?

- В начале 70-х несколько энтузиастов организовывали экскурсии по церковной архитектуре Подмосковья. Мы садились в маленький автобус и пускались в дорогу. Конечно, всё это были разрушенные храмы. За исключением тех, которые использовали как овощехранилища. И когда я сидела в лагере, то прекрасно чувствовала: за что мы все расплачиваемся. Отсюда те мои давние строки, написанные во время заключения.

Вот эти.

Помню брошенный храм под Москвою:

Двери настежь, и купол разбит,

И, дитя заслоняя рукою,

Богородица тихо скорбит –

Что у мальчика ножки босые,

А опять впереди холода,

Что так страшно по снегу России –

Навсегда – неизвестно куда –

Отпускать темноглазое чадо,

Чтоб и в этом народе – распять… и т.д.

- Диссидентство 1970-х во многом базировалось на христианских ценностях. И стихотворение, открывающее ваш сборник «Стихи» - «Под соборными сводами вечными…»  оно ведь обнаруживает совсем не детскую глубину, хотя автору было всего-то 16 лет. А в вашем роду были верующие люди?

- Меня не воспитывали в вере. Дело в том, что дед у меня был православным, а бабушка католичкой. Крестили меня по католическому обряду и носили к причастию в католический храм, когда я была еще совсем маленькой. Но когда я подросла, родители запретили бабушке и дедушке поднимать со мной эту тему. Это было сталинское напуганное поколение. Поэтому я осталась без какой-либо духовной помощи. Но в России так не бывает, чтобы безо всякой. Ибо был Пушкин, на котором меня воспитывали. Была русская классика.

- Пол-Пот был умнее наших «красных кхмеров». Он литературу просто запретил, и заставил убить всех умевших читать и писать.

- Да. И видимо, главное влияние, которое на меня кто-то когда-то оказал – это был Пушкин, сказавший, что «гений и злодейство есть вещи несовместные». И ведь упомянутое вами стихотворение я написала девчонкой, никогда не читавшей Библии. Просто не было… Но когда я наконец дорвалась прочесть Библию и Евангелие, то поняла, что я Его уже нашла через книги. Потом мой друг и будущий муж тоже пришел к Богу, хотя и другим путем – изучая 2-й закон термодинамики. Он был физик. Мы поженились и в 1979 году здесь, в Москве венчались. И с тех пор мы поддерживаем друг друга и детей, конечно, растим по нормальному. В православной вере.

- Ирина, а  откуда стихотворение «Дай мне кличку, тюрьма…»? Вас ведь поди держали отдельно от остального арестантского мира.

- Политзаключенных пытались держать отдельно от прочих, потому что мы были особенно опасными для окружающих – а вдруг все заключенные бросят воровать и начнут писать стихи? И что же тогда будет с советской властью? Но не получалось. Так что мне приходилось бывать и в следственных изоляторах, и на этапах, и на пересылках.  В то время обычная практика была т.н. «бытовых заключенных». Скажем, мальчишку посадили за украденную курицу или за хлеб в СИЗО. По зэковским традициям он не может идти на этап без клички. Тогда он влезает на решетку на окне и кричит: «Тюрьма, тюрьма, дай кличку…» И другие заключенные, которые только голос слышат, дают ему кличку. И с этой кличкой, он, уже состоявшийся зэк, идет на этап. У политзаключенных, конечно, такой традиции нет. У меня никогда никаких кличек не было. Всегда я была Ириной.

- А что Вы вынесли из 4,5 лет лагеря, и сильно ли Вы сегодня отличаетесь от себя, тогдашней?

- Я не могу сказать, что я сильно отличаюсь. В сущности лагерь, как мне кажется, мне только подтвердил правильность избранного пути. Гений и злодейство есть вещи несовместные, и не соучаствовать в злодействе в Советском Союзе было ведь очень трудно. Если Вы помните… Отправляют, к примеру, Сахарова в ссылку. Но ведь это делается по просьбам советской общественности. (!?)  Т.е. от нашего с вами имени. Мы с мужем пишем открытое письмо в Президиум Верховного Совета СССР и просим, творите что хотите, но не надо нас причислять к той части советской общественности, которая репрессирует людей за их взгляды. Неважно, правильные они или неправильные. Письмо это оказалось в Самиздате и его подписало несколько тысяч человек. А кто Автор? Ирочка. Но я была готова за ЭТО расплачиваться. Мы вообще с мужем как Чичиков. Помните, он говорил: «Когда у меня будут дети, то что же с ними будет?» Он все размышлял о маленьких чичатах, будущих, не существующих еще. И вот мы такие же. У нас поздние дети, и мы все время думали. Когда они у нас будут, как мы им посмотрим в глаза? Когда они спросят: «Мама и папа – а в чем же Вы соучаствовали?» А мы можем с ясными глазами сказать: «А мы не соучаствовали в этом. И справка у нас есть - вот приговор…»

- Ирина, в этой связи мне как-то сразу ваши строки вспомнились. «Нас обманом привели к присяге, но неправда – я не присягала.» Вы долгое время прожили в Лондоне. Скажите, а как там обстояло с  духовной жизнью?

- С этим все было в порядке. Вообще духовный отец нашей семьи владыка Антоний Сурожский. Когда мы приехали в Лондон, нас отвели к нему в храм, и мы увидели монаха, который босиком, в каких-то сандалетиках мыл пол. Это и был владыка. Он после с улыбкой говорил, что я живу при храме. А раз я здесь живу, то кому же и пол мыть? Уборщиц он не держал. Мы с ним много общались, он крестил наших детей, духовно вел нас весь период вынужденной эмиграции. И он же нас благословил возвращаться в Россию, когда это стало возможным. Когда меня реабилитировали, и удалось восстановить гражданство.  Я помню, как он благословлял наших малышей, которым еще и 7 лет не было. А мы хотели, чтобы первый раз в первый класс они пошли уже в России. Пошли как русские мальчики. И он сказал, что вам будет трудно, но в конечном итоге все будет хорошо. Так у нас и получилось.

- А как сейчас складывается ваша жизнь в России, и когда было легче – сейчас или сразу по возвращении? Видимо, не все просто. Знаю, что Вы сейчас для заработка пишите сценарии для телевидения.

- Да, я пишу сценарии. И, естественно, как любой нормальный человек, сталкиваюсь с большим количеством трудностей. У меня довольно большое количество ограничений. Мы знаем, что на ТВ имеется невероятное количество пошлости, гнусности, кощунств и всего прочего, к чему нормальный человек прикасаться не должен. Поэтому мне всегда трудно находить проекты, где от меня не потребуют пошлятины, не потребуют каких-то несвойственных русской душе пакостей… Несколько раз мне приходилось уходить посередине проекта. Скажем, так было с «Няней». Я придумала эту Вику из Мариуполя, которая поначалу была нормальным симпатичным человеком, и всё было хорошо. Потом на продюсера стали давать американские партнеры, нам стали навязывать пошлость, и  мне на 45-й серии пришлось уйти с достаточно поначалу успешного проекта. Вообще нередко бывает, когда продюсеры перепробуют на проекте всех своих тетушек, племянниц и прочих родственников, и работа оказывается в полном завале, в аврале, вот тогда обращаются ко мне. Спасать положение.

- А что делаете сейчас?

- Сейчас я работаю над сценарием сериала про водителя рейсового автобуса, который едет, и в пути попадает в разные истории. Пока что пошлости, пакости, дешевки не требуют. Если потребуют – я уйду. Я вольный художник. Но вольным художником быть трудно, потому что надо кормить детей, дать им образование, надо как-то выживать. Но не отдавать за это душу, и не руки свои, которые отсохнут, если я буду писать какую-нибудь пакость. Это я могла бы делать и в Советском Союзе, славя коммунизм.

- А какова судьба сценария про Дмитрия Донского, о котором Вы как-то говорили? Неужели, учитывая дефицит на наших экранах хорошего исторического кино, так и не удалось его пристроить?

- Увы. Сценарий был написан давно, сценарий честный, правдиво повествующий о той эпохе и о том, как все происходило на самом деле. Но пока что он у меня лежит в загашниках, ждет своего часа. Может, после выхода интервью появятся желающие, хочу на это надеяться. 

- Скажите, Ирина, удается ли Вам заниматься стихами, и не планируете ли Вы переиздать свои старые сборники? Имею в виду изданный в Чикаго сборник «Стихи», в 1990 году переизданный в Одессе.

- Понимаете, чукча – писатель, а не чукча – издатель. Я абсолютно не понимаю, как это я вдруг сяду и издам книгу. Обычно ко мне обращается издательство и предлагает опубликовать роман или стихи. В России у меня не вышло ни одного сборника стихов. Хотя в периодике подборки выходили. Поэты плохо приспособлены к беготне по издательствам, к тому, чтобы пробивать, просить. Тем более, что еще в период нашей вынужденной эмиграции я была наказана информационной блокадой, когда отказалась участвовать в якобы правозащитной деятельности, но направленной против России.

Один издатель в Америке мне сказал: «В США я решаю, кто писатель, кто нет. Мы тут контролируем практически все издательства. Короче, так. Мы сейчас издаем вашу книгу, а Вы в Англии возглавите «Хелсинки Воч групп», которая будет бороться с русскими недемократическими традициями.» Но я абсолютно не хотела пробивать в России права сайентологов и прочих, поэтому я сказала – нет. Он сказал: «Ваше право, но имейте в виду – в Америке Вы больше публиковаться не будете.» Да, существует такое понятие как черные списки, я в них попала. С тех пор мои публикации на Западе резко поубавились. То «нет», которое я сказала, было политически некорректным. Но гений и злодейство не совместные вещи.

- А как Вы относитесь к сегодняшнему «правозащитному» движению? Ведь многие бывшие диссиденты сегодня вполне успешны – имеют свои фонды, получают миллионные гранты, ведут активную деятельность, приближены к власти, участвуют во встречах с президентом и т.д. Как Вы относитесь к сим удивительным метаморфозам в судьбе отдельных людей, которые против огня и воды устояли, а против медных труб - нет?

- Мы с мужем, будучи по образованию физиками, называем это проверкой на сжатие и проверкой на растяжение. Проверка на сжатие это репрессии, мы героически их выдерживаем, и все в порядке. А потом начинается проверка на растяжение, когда тебе материально трудно, как и всем остальным людям на свете. За редкими исключениями, к которым я не хотела бы относиться. И вдруг предлагают: «Мы тебе дадим всё. Но делай так-то и так-то.» И вот эту проверку на растяжение многие не выдерживают.

Я этих людей не осуждаю, но понимаю прекрасно, что это путь ложный и тупиковый. И, кроме того, диссиденты – это были люди, неугодные советской власти. И они могли быть неугодными по очень разным параметрам. Кто за православие, кто, к примеру, за то, что он баптист, кто за издание женского феминистского журнала. Кто за католическую деятельность.

- Но всех одна зона как-то объединяла.

- Да. Объединяло то, что нас всех одинаково била советская власть. Но ведь это вовсе не означало, что у нас были одинаковые взгляды на жизнь, одинаковые понятия о совести, справедливости и т.д.

Когда советская власть рухнула, что мешало перекреститься и заняться своим прямым делом, своей прямой работой?

Но – если человек хоть раз прикоснулся к каким-нибудь грантам, к подкупам в той или иной форме, то ему уже заказывают музыку. Он ориентируется не по своей совести, он работает на заказ. Поэтому единственный способ уберечь себя – это никогда не вдаваться в профессионализм  Мы с мужем до сих пор помогаем людям в защите своих прав. Обычно это сводится к написанию кассационного обращения в суд, если несправедливо осудили. Или к защите перед какими-то чиновниками. Но мы знаем, что если мы начнем брать за это деньги… или что-то еще, хотя бы борзыми щенками, то это уже будет полное безобразие.

И я никогда не была среди тех, кто с визгом толкался локтями у всех этих западных кормушек. На Западе я жила на гонорары. Получая их за то, что я писала и публиковала. И ни одного политического заказа со стороны не выполнила. Хотя ко мне, в том числе и тут, в России, неоднократно обращались, предлагали побороться за то и за сё.

Будет грант, будут все блага. Но, Господа хорошие, Ирина не продается.

Беседовал Евгений Данилов

2007 г.