Эта отчасти гриновская история началась в Англии середины XIX века, а завершилась у южных берегов Крыма задолго до рождения писателя Александра Грина. Можно предположить, что люди, подобные ее участникам, существовали всегда, но до поры до времени никто не смотрел на них, как на героев рассказов, в лучшем случае, − как на персонажей газетной хроники.

Джеймс Митчелл, двадцатилетний мичман Королевского военно-морского флота, получил назначение на парусно-винтовой фрегат «Принц» за неделю до отхода судна из Плимута. Он вступал в должность помощника второго механика, и плаванье к бастионам осажденного Севастополя было первым его большим походом. Участие в нем требовалось для экзамена на лейтенантский чин, к которому Митчелл усиленно готовился. «Если посчастливится вернуться живым, − сказал себе Джеймс, − я сдам этот треклятый экзамен. Продвижение по службе невозможно без этого. Получу королевский патент в Адмиралтействе и стану офицером Ее Величества».

Полтора месяца назад Митчелл женился, и предстоящее плаванье становилось первой его долгой разлукой с Изабель. Казалось бы, для нее, дочери морского офицера из Уэллса, в чьем роду уже несколько поколений мужчин связаны с морем, расставание было естественным делом, однако Изабель огорчилась и не скрывала этого. «Ты же знала, − говорил Джеймс, − что станешь женой военного моряка». «Конечно, − отвечала она, − но я не понимаю двух вещей: ради чего ведется эта война и почему ты должен подставлять свой лоб под русские пули». После того, как Джеймс сказал о назначении, такой разговор с разными вариациями происходил у них часто.

… В тот вечер Митчелл вернулся поздно, ездил на два дня в Плимут представиться капитану Бэйнтону и, заодно, обустроить свою каюту. За ужином он рассказал Изабель о фрегате. Подобное судно он видел впервые, трехмачтовый «Принц» потряс Джеймса, показался гигантом, шутка ли сказать: без малого трех сотен футов в длину, и водоизмещением при полной загрузке более полутора тысяч регистровых тонн! Оба они понимали значение таких цифр. Вдобавок к этому корпус судна был из металла, что мичман также видел впервые. Передвигаться фрегат мог и под парусами, и на паровой тяге, в трюме стоял двигатель на 300 лошадиных сил, который Джеймс осмотрел. Сошедший в этом году со стапелей парусно-винтовой «Принц» по всем статьям был самым большим транспортом новейшей конструкции и с честью представлял Королевский флот. Команда набиралась из военных моряков, но артиллерии на судне не было, оно грузилось зимним обмундированием, медикаментами, боеприпасами, оборудованием для электротелеграфа и водолазных работ. Значение телеграфа не было понято Изабель, и Джеймс объяснил, что благодаря этому изобретению будет установлена связь между штабами. А водолазное оборудование понадобится для подводного минирования – русские затопили свои старые корабли в Севастопольской бухте, чтобы создать препятствие и защитить город от атаки с моря. Но подводными взрывами можно будет разметать эту преграду.

Когда они были уже в постели, Джеймс сообщил жене о разговоре. свидетелем которого стал против своей воли. Рядом с его каютой − каюта армейского казначея, перегородки тонкие, и, не подозревая, что их слышит посторонний, капитан Бейтон говорил с казначеем о погрузке жалованья для армии, которое пойдет на «Принце» к берегам Крыма. Как понял Джеймс, речь шла о четверти миллиона фунтов золотой монетой, запечатанной в двадцать дубовых бочонков. «Двести пятьдесят тысяч золотом, − нараспев произнесла Изабель, обняла мужа и прижалась всем телом − нам этого хватило бы до конца наших дней».

Отплытие «Принца» состоялось в назначенный день и час, вместе с ним отходили еще два грузовых транспорта под охраной военного фрегата. Толпа на пристани состояла, в основном, из жен и матерей моряков. Кто-то из них, подумал Джеймс, видит своего мужа или сына в последний раз.

Его в порту Плимута провожала Изабель. С родителями, которым поездка была бы тяжела, он простился в Лондоне. В последний момент, перед тем, перед там, как разжать объятья и идти к трапу, Джеймс сказал: «Письма военных проверяет цензура. Если я пришлю письмо, где будут слова: «Встретимся, как обычно, в нашем месте», это значит, что ты должна вместе со слугой Сэнди, ничего не сообщая моим старикам, сесть на нашу яхту и отправиться в Гибралтар. Сэнди – преданный человек и прекрасный моряк, он справится с «Бэтси», как всегда справлялся, тебе надо будет только взять воды и купить провизии для этого перехода. В Гибралтаре вы, не привлекая внимания, ждете меня не менее недели».

− Джим, что ты задумал?

− Тебе понравится, - ответил он, поцеловал Изабель и пошел к сходням, оставив жену обеспокоенной.

Обязанности Джеймса на «Принце» состояли в обслуживании парового двигателя и несении в свой черед ночной вахты. Большую часть пути в Атлантике шли под парусами, и времени на то, чтобы чистить, смазывать, поддерживать двигатель в рабочем состоянии было предостаточно. Двигатель приводили в действие только тогда, когда налетал сильный встречный или боковой ветер, после чего следовала команда «убрать паруса». Ежедневно бывая в трюме, Джеймс приметил место, где стояли 20 бочонков, обвязанных черной лентой. Внешне они не отличались от тех, что наполнены ружейными патронами, и не будь ленты, нельзя было и заподозрить, что у этих «пирожков» другая начинка.

Каюту Митчелл делил с Вильямом Келли, с которым вместе проходил курс наук в Нави Скул. Мичман Келли, как определил его Джеймс, был склонным к чтению мечтательным парнем, выбравшим профессию под влиянием морской романтики. Пока что их совместное плаванье не отличалось от походов, в которых они уже участвовали. В Гибралтаре остановились, чтобы пополнить запасы пресной воды и угля, и Джеймс отправил Изабель письмо, где сообщал, что здоров, скучает по ней и что рейс, благодаренье Господу, проходит без сюрпризов.

Огромная скала, высотой не менее пятисот ярдов, нависшая над маленьким портовым городком и придавившая его к земле – таким запомнился Митчеллу Гибралтар. «Мрачное место. А ведь кому-то выпало провести здесь жизнь», − сказал он Келли, когда они, стоя на палубе, всматривались в приближающийся берег. Келли промолчал.

Все чаще Митчелл задумывался о том, какая жизнь уготована ему самому, будущему морскому офицеру из небогатой семьи. Ни имения, ни ренты у них с Изабель не было. Единственный источник дохода – его не такое уж большое жалованье, за которое придется расплачиваться длительными походами и долгой разлукой с женой. Если лет через 15 он решится прервать карьеру и уйдет в отставку, то и тогда выслуженной пенсии на жизнь не хватит, придется подыскивать работу на берегу.

Размышления о том, из-за чего ведется Крымская кампания, привели его к странному выводу, что их военный караван и сам он в его составе участвует в чем-то вроде крестового похода. Лондонские газеты писали, что спор между державами начался из-за вопроса о контроле над Святыми местами в Палестине. Россия настаивала на том, чтобы ключи от церкви Рождества Христова в Вифлееме остались у православной общины города, а Франция, ссылаясь на более ранний договор, добивалась передаче их своим единоверцам. Султан медлил с решением, − треть его подданных были православными – не зная, чью сторону принять. Наполеон III отправил под стены Стамбула артиллерийский корабль, после чего ключи от церкви были переданы католикам. В ответ на дипломатическое давление русских французы прислали в Эгейское море военную эскадру. После этого Николай I, чтобы привести в чувство Порту, ввел армию в подчиненные туркам дунайские княжества Молдавию и Валахию. Но если все предыдущие крестовые походы велись христианами против мусульман, и войска направлялись в Палестину, то теперь мусульмане в союзе с Англией, Францией и опереточным Сардинским королевством выступили против Российской империи. «Но мы-то, англичане, − не католики и не православные, − думал Митчелл, − нам какая разница, у кого будут эти символические ключи? Значит, все это лишь предлог. Возможно, французы хотят реванша за сорокалетней давности поражение в европейской войне; возможно, Наполеон III намерен отомстить за своего дядюшку Наполеона I, но почему мы, англичане, должны им помогать? Тем более, что тогда, в 1814-м году мы были в союзе с Россией?.. Ни Англия, ни Франция не хотят усиления России на Востоке, но с какой стати я, Джеймс Митчелл, должен рисковать из-за этого своей единственной жизнью?»

Этими мыслями с мичманом Келли он не делился. Они прекрасно ладили, вспоминали жизнь в Англии и недавнюю учебу, говорили о делах на судне, и, как по уговору, не касались политики. Такой разговор между ними был бы неестественным, они ведь не пожилые джентльмены из парламента. Правда, однажды Келли мимоходом сказал, что русские и греки ему более симпатичны, чем нынешние временные союзники французы и турки. «Он не так-то прост, − отметил Митчелл».

Следующая после Гибралтара стоянка «Принца» была в Стамбуле, где расположилось объединенное командование союзнических войск. Отстояв вечернюю вахту и проспав ночь, Джеймс вышел на палубу, когда судно уже несколько часов находилось в порту. Солнце горело на крытых золотом приземистых куполах без крестов, изящные столбы минаретов оживляли городскую перспективу, с пристани доносилось подлинное «смешение языков». Великий город, поменявший за свою историю несколько имен, наследник Вавилона и Рима, столица канувшей в прошлое Византии и нынешней Оттоманской империи, лежал перед ним.

Ему не терпелось как можно скорее оказаться на берегу. Увольнение, подписанное помощником капитана, со вчерашнего дня лежало в кармане кителя. План действий обдуман был еще на подходе к Стамбулу. Здесь к английскому каравану должны присоединиться с полдюжины легких турецких судов, их участие, по мысли командования, позволит быстрее решать тактические задачи. С капитаном одной из этих фелук мичман решил завязать знакомство. Cходя с «Принца», он заметил шестерых турецких моряков, поднимающихся по трапу военного фрегата. Судя по всему, они шли представляться капитану флагманского судна. Оставалось дождаться их, − встреча на фрегате не должна занять больше часа, − а потом действовать по обстоятельствам. Если они хоть как-то говорят по-английски, на что Джеймс очень надеялся, то все получится.

Оглядевшись, он заметил в высокой части набережной кофейню с окнами на море. Наверняка оттуда хороший обзор. Войдя, - запах свежего помола приятно ударил в ноздри - Джеймс занял место у окна, заказал кофе (похоже, что алкоголь не подавали) и приготовился ждать. В этот утренний час он был здесь единственным европейцем, да еще в морском мундире, но приходу его не удивились. Женщина, задрапированная в темное – только любопытные глаза видны − принесла отличный кофе и сладости, названия которых он не знал. Следующую чашку он попросил принести минут через десять, турчанка не поняла, но сделала знак подождать. Явился хозяин заведения, с достоинством поклонился, выслушал и даже ответил: «Yes, Sir». Хозяин предложил кальян, Джеймс отказался, но взаимопонимание установилось. В большом зале, не разделенном перегородками, было нешумно и малолюдно, компания пожилых турок, по виду состоятельных купцов, занимала стол в дальнем от входа углу. Джеймс заканчивал уже третью чашку, когда капитаны фелук появились на палубе фрегата и направились к трапу. На пристани они дружно повернули в сторону кофейни, к единственной в этой части набережной, и Джеймс поставил себе плюс за удачно выбранный наблюдательный пункт.

Когда они появились в дверях, он сделал шаг по направлению к вошедшим и, широко улыбаясь, словами и жестом пригласил всех за свой стол. Один из моряков перевел его слова остальным; чуть помедлив, они подошли знакомиться, а служанки мигом придвинули к его столу еще один. Английский, как определил Джеймс, понимали двое из его новых знакомых. Не так-то плохо для начала.

По заказу старшего по возрасту принесен был керамический кофейник и хрустальные стаканчики необычной для англичанина формы с утоньшением в диаметре, как бы с «талией». «Ракэ», − улыбаясь, сказал ему сидевший напротив Юсуф, небритый моряк не старше сорока, и щелкнул по кофейнику, имея в виду его содержимое. Физиономия у Юсуфа была пиратская, со шрамом под левой скулой, простой англиский он понимал. Оставалось узнать, какая у него фелука. Заметив, что Джеймс вертит в руке и разглядывает стаканчик, Юсуф произнес новое слово: армуда. Ракэ разлили по армудам, напиток оказался непрозрачным и белым, после первого тоста «за победу над русским царем» Джеймс определил, что ракэ – что-то вроде разбавленной виноградной водки с анисовым привкусом, а по крепости − слабее, чем виски. И поэтому, если будет пьянка, он продержится долго.

Но турки не думали повторять заказ и напиваться, между тостами они спросили у Джейсмса, в каком он чине и с какого судна. Уверенный, что новые знакомцы не разбираются в особенностях английского морского мундира, Митчелл ответил, что он лейтенант. «Принц» он показал из окна и когда рассказывал о нем, а Юсуф переводил, остальные внимательно слушали и уважительно цокали языком. Когда раке закончился, а общество развеселилось, Джеймс сказал, что хотел бы увидеть турецкие корабли. Он настоял на том, что, расплачивается за всех, и подвыпившая компания вывалилась из кофейни.

Солнце недавно перевалило через зенит. У торговых судов работа кипела, одни разгружались, другие перед отплытием принимали товар, портовые грузчики с мешками на плечах сновали по трапам, груженые с верхом телеги медленно преодолевали подъем и тянулись в город. Джеймс расстегнул китель, вытер платком лоб. У него появилось ощущение, что сегодня он безвозвратно меняет жизнь. «Нужно рискнуть, − приказал он себе, − второго случая не будет». Вместе с новыми знакомыми он направился к причалу, шедшие навстречу два французских офицера с удивлением посмотрели на англичанина в турецкой компании.

Фелуки напоминали боты или одномачтовые шкоуты. Судно Юсуфа показалась ему лучшим по быстроходности, на это указывали заостренная обводы корпуса, высота мачт и размеры парусов. Перед уходом Митчелл, зная, что другие не поймут, сказал Юсуфу, что выполняет особую миссию, хочет встретиться завтра в 8 утра у трапа его «Измира» и просит держать все в секрете.

Простившись с турками, он поспешил на «Принц», где написал письмо Изабель. В конце, перед «Обнимаю и целую, всегда твой Джеймс» стояла условная фраза: «Встретимся, как обычно, в нашем месте», ее он вывел с большим нажимом пера. И отдал запечатанный конверт офицеру, отвечавшему за отправку корреспонденции.

Юсуф, наутро стоявший у трапа «Измира», судя по выражению лица, был само любопытство. Митчелл начал с обещания хорошо заплатить за услугу, которая понадобится, когда они подойдут к крымским берегам. Суммы, которую он наугад назвал, хватило бы Юсуфу на второе судно, с чем он мог перейти в разряд судовладельцев или морских купцов. Митчелл взял с него слово, что тот будет молчать, и сказал, что когда придет секретный приказ, они пойдут в Гибралтар. Юсуф согласился. Митчелл сообщил условный сигнал, который подаст во время своей ночной вахты. После сигнала лодка от «Измира» должна со стороны кормы незаметно приблизилась к «Принцу» и забрать Митчелла и «боеприпасы» на другой борт.

Через день караван судов, увеличенный шестью фелуками, миновал Босфорский пролив и вступил в Черное море. Соседняя каюта опустела – занимавший ее казначей заболел и сошел на берег в Стамбуле. Но ни Келли, ни Митчелл не захотели перейти в пустую каюту, они и до плаванья ладили, а теперь совсем сдружились. Как-то раз Митчелл заметил у Келли книгу и прочитал название «Паломничество Чайльл-Гарольда».

− Ты – поклонник Байрона?

− Он путешествовал в этих местах, − уклончиво ответил Келли. – Я сравниваю его впечатление с моим.

 «Нет, − с раздражением решил Митчелл, − этого я читать не стану. Лорд Байрон имел все, что может пожелать смертный, у него были титул, имение, место в Палате лордов и слава. В опасные приключения он пустился от пресыщенности, а мне приходится рисковать шкурой не от сладкой жизни». Его внутреннее беспокойство росло по мере приближения к русским берегам. Чтобы отвлечься от сомнений, он попытался выяснить, почему море называют Черным. Определенного ответа никто из старых матросов не дал, было высказано несколько догадок, сошлись на мнении, что предметы, поднятые с потерпевших крушение кораблей, долго лежавшие в этой воде, приобретают черный цвет.

На седьмой день пути караван судов подошел к берегу Крыма в районе Балаклавы. Когда вдали показалась земля, Митчелл испытал бурю в душе. Здесь ему предстояло выиграть или…

Но думать о неблагоприятном исходе он себе запретил.

Недавно прошло сражение, русские были отброшены, порт и прилегающие территории контролировали войска союзников. Чертовщина, началась, когда они вошли в бухту. «Принцу» необходимо было пришвартоваться и разгрузиться, и капитан Бейтон отправил второго помощника к коменданту порта, чтобы решить вопрос о стоянке. Полученный ответ не обрадовал: гавань переполнена, для большого судна места нет, фрегат должен стать на якорь вдали от берега. Бейтон вспылил и решил лично переговорить с комендантом. Он распорядился бросить якоря и приготовить шлюпку. У «Принца были два якоря, носовой и кормовой, оба они ушли под воду вместе цепями, − сказалась спешка, в Плимуте цепи не прикрепили к барабанам. Ласковые слова Бейтона, адресованные балаклавскому коменданту, этому штабному ***, который плавал только по карте, портовым рабочим, у которых руки растут из задницы, чертовым крымским берегам и рожденным портовыми шлюхами безмозглым недоноскам, которые утопив один якорь, не поняли своей дурьей башкой, что со вторым будет та же самое, − слова эти были слышны на всех судах вокруг – в открытом пространстве звук прекрасно распространяется. Спустя два часа Бентон вернулся на фрегат, подробностей его разговора в порту никто не знал, но вся команда видела результат: кэп привез новый якорь и смотанный в бухту пеньковый канат. То есть, места в гавани не нашлось. Якорь бросили, в таком состоянии «Принц» должен был ждать, когда освободится причал.

Митчелл подгадал так, чтобы в ту ночь стоять на вахте. Он завершил приготовления и еще раз буквально по минутам расписал свои действия – план начнет осуществляться через несколько часов. Если Юсуф заметит сигнал и, как договорились, пришлет шлюпку, все получится. Если на этот раз не заметит – придется выйти в ночную вахту на следующую ночь и сигнал повторить.

Перед тем, как заступить, он пришел на корму, зажег факел и принялся вращать им над головой. Погода явно портилась, откуда-то появился бриз, нагнал туч и, небо стояло без единой звезды, но выбирать не приходилось. С небесной канцелярией не договоришься.

Вот на его сигнал на «Изимре» ответили; увидев ответный факел, Митчелл покинул корму и поднялся на капитанский мостик. Голова работала четко, он как будто видел себя со стороны, знал наперед каждый свой шаг и время, которое на этот шаг понадобится. Чтобы все прошло без осечки, нужно уложиться в четверть часа. На мостике, поздоровавшись с матросом, он посмотрел в сторону фелуки. Весельная шлюпка от Юсуфа приближалась. Пора! Митчел приказал вахтенному матросу немедленно отправиться в кубрик и разбудить четверых. Когда они поднялись на мостик, Джеймс сказал: «Вот что, ребята. Похоже, мы готовимся к штурму. Поступил приказ срочно отправить боеприпасы на берег. Шлюпка уже ждет. Сейчас мы спустимся, я покажу, что взять». По пути, приказав дожидаться в трюме, он зашел в каюту и растолкал спящего Келли: «Билл, меня командировали на берег сопровождать груз, вставай, принимай вахту. На войне, как на войне… С меня фляга виски, старина!» Застигнутый врасплох, ничего спросонок не соображавший Келли начал одеваться.

Спустившись в трюм, Митчелл указал матросам на двадцать бочонков, стоявших отдельно от других: «Грузим эти». После чего поднялся на палубу наблюдать за погрузкой. Когда половина груза была в шлюпке, Митчелл перебрался в нее сам. Спускаясь по веревочной лестнице, он думал: «Ну что же, Рубикон перейден… Прежняя жизнь закончилась. Больше я на «Принц» не вернусь. Стариков больше не увижу. В Англию мне дороги нет». При нем были заряженные пистолеты, письма из дому, небольшая сумма денег и фляга с пресной водой. В четверть часа, с момента, как турецкая шлюпка стукнулась о корму фрегата, он уложился.

Стоя на идущей к «Измиру» шлюпке он смотрел в сторону покинутого судна и испытывал противоречивые чувства, которых в себе не предполагал. Расставание оказалось не таким уж простым делом. Он заметил, как на капитанском мостике появился принявший вахту Келли и помахал на прощание. «Вот и все», − сказал он себе.

Лодку уже изрядно качало, как будто сорвавшийся с цепи ветер и самое природа воспротивились похищению, но двадцать тяжелых бочонков служили надежным балластом, и края не черпали воду. Подъем на борт фелуки доставил хлопот, усилившиеся волны кидались на «Измир» и кренили его сильнее и сильнее, однако к радости Митчелла ни один бочонок турки не разбили и не уронили в воду. Волны уже перехлестывали через борта и люди вымокли до нитки, пока поднимали емкости, а потом и шлюп на палубу. Но – успели.

 Ступив на «Измир», Митчелл первым делом спустился в трюм и жестами показал матросам, как поставить и закрепить груз.

− Теперь куда? – спросил Юсуф, когда Джеймс подошел к штурвалу.

− Сначала к берегу, и вдоль берега, будто везем груз войскам, а когда на нас потеряют из виду – курс на Гибралтар.

− А как пройдем проливы, ты подумал? Если твои сообщат?

Вопрос означал только одно: Юсуф уже догадался, что участвует похищении. Плевать на его догадки!

− Значит, нужно опередить депешу! Надеюсь на твои паруса. Но сперва – к берегу! – распорядился Митчелл.

− Шайтан! – закричал Юсуф. – Ты – шайтан! Здесь не командуй. Юсуф – капитан! Нельзя к берегу. Смотри, что творится. На скалы хочешь?! Уходим сейчас. − Он начал разворачивать фелуку, стараясь не подставить борт под крутую волну. – Дурак Юсуф, дурак! Зачем с тобой связался?!... Все – он повел рукой на небо и волны − из за тебя!..

Митчелл не был суеверен, но в тот миг ему помстилось, что Провидение действует лично против него. И что волнение моря – реакция на его поступок. Миф о личной неуязвимости сменила новая иллюзия, более соответствующая открывшимся обстоятельствам.

Он бросил взгляд на оставленный фрегат, на флагман и другие корабли эскадры – никто не обратил внимание на маневр «Измира». Никто не просигналил. Всех обеспокоил неожиданно начавшийся шторм – на судах дружно сворачивали паруса, кидали вторые якоря, чтобы удержаться и не разбиться в щепу о прибрежные скалы.

Со стороны могло показаться, что удаляющаяся фелука выбрала свой план спасения – уйти подальше от берега, и переждать волнение в открытом море. При шторме не более пяти баллов да с опытными рулевыми, умеющими не подставлять борта и держать нос наперерез волне, спасение было возможно.

Тучи затянули небо, быстро стемнело, разразилась гроза и вдобавок волнам, заливавшим палубу со бортов, вода полилась сверху. Митчелл, завороженный и ошарашенный, стоял, вцепившись в канаты, и под проклятия Юсуфа, пока молния освещала открывшийся перед ним театр, пытался рассмотреть, что же происходит с английским караваном. Он видел, как сорвало с якорей две фелуки и потащило к берегу. На обеих принялись рубить мачты, но это не помогло. Не прошло и минуты, как фелуки вышвырнуло на камни. Те, кто сам не спрыгнул в воду, от удара полетели в стороны вместе с обломками корпуса и корабельным имуществом.

− Двигатель! – повторял Митчел, глядя на «Принц». – «Почему Келли не заводит двигатель?!»

Судя по движению фрегата, его уже сорвало с единственного якоря, который, конечно, не мог бы удержать такую махину. Хотя нет, колеса по бокам кормы вращались – значит, двигатель удалось запустить и теперь можно маневрировать, пока не кончится топливо.

− Браво, мичман Келли! – искренне обрадовался Митчелл и сам себе удивился: «Мне не все равно…».

Вот фрегату удалось стать носом к волнам, что уменьшало парусность. Сквозь всполохи молний он разглядел, что на «Принце рубят мачты. Ага, капитан Бейтон распорядился. Кормовая мачта рухнула, вода потащила ее по палубе, и Митчел видел, как упав за борт, она раздробила левое колесо судна и запуталась канатами в обломках колесного вала.

«Ну все, «Принцу» конец, они потеряли управление. Следующим будет «Измир». Юсуф не справится при девяти баллах… Никто не справится… Прости, Изабель, мы не встретимся на Гибралтаре. Обидно умирать, так и не начав жить, тем боле, − когда в руках четверть миллиона фунтов золотом».

Огромная волна обрушилась сверху, смяла, оторвала от канатов и ударяя о палубу, потащила за борт. «Недолго же я был состоятельным человеком», − успел он подумать, это была его последняя мысль.

Джеймс Митчелл, мичман Британского королевского флота, ошибался. Состоятельным человеком он ни секунды не был и четвертью миллиона золотом даже короткое время не обладал. На дно Балаклавской бухты вместе с «Измиром» пошли бочонки со свинцовыми пулями, которые мичман переместил с фрегата на фелуку. С такими сокровищами он направился было к своей Изабель, чтобы начать новую жизнь за океаном. Его ошибка стала бы явной при расчете с Юсуфом и командой. Увидев, что англичанин, подвергший их смертельному риску, может предложить вместо ожидаемого золота, турки не отпустили бы его живым. Но мучительной смерти, надругательства над женой, убийства слуги и захвата принадлежащей Митчеллам яхты удалось избежать – вся команда «Измира» вместе с мичманом погибла при шторме, что для неудачника следует считать колоссальной удачей. Пожалуй, это единственное, в чем ему повезло.

Ошибся мичман и в том, что похищению армейской казны воспротивились само Провидение. Оно, как можно заметить, довольно равнодушно к людским делам. Напрасно решил он, что Высшие силы, видя несправедливость, встали на его пути, дабы примерно покарать и сохранить воинское жалованье для тех, кто честно заслужил его в бою. Гордость британского флота парусно-винтовой фрегат «Принц» пятым по счету разбился о прибрежные скалы, всего же в тот девятибальный шторм силы союзников потеряли до сорока судов, но ни на одном из них золота было.

Как сказано выше, сопровождавший на «Принце» армейское жалованье чиновник Казначейства простудился и сошел на берег в Константинополе. Питер Боули происходил из торговой семьи, и, окончив колледж, уже десяток лет старательно делал карьеру в Казначействе, поднимаясь со ступеньки на ступеньку. Ни влиятельного покровителя, ни знатной родни у него не было, таких, как он, в обществе называли словечком snob, буквально − sine nobilitas, «лишенный благородства».

Боули сошел на рассвете, когда Митчелл отсыпался после вахты. Поэтому мичман не знал, что вместе с казначеем борт покинули двадцать бочонков, наполненных, чем-то тяжелым. По распоряжению капитана, лично наблюдавшего за выгрузкой, на опустевшее место в трюме матросы поставили того же размера емкости и обвязали черной лентой. Свои действия Боули согласовал с Бейтоном, только они на фрегате понимали суть происходящего. Перед выгрузкой казначей распорядился опечатать увозимые бочки. Он не сделал этого раньше, чтобы не привлекать внимания. Под усиленной вооруженной охраной, прибывшей из Объединенного военно-морского штаба, опечатанный груз на крытых повозках доставлен был на территорию миссии , где Боули передал его шефу Британской интендантской службы в Стамбуле полковнику Флетчеру. Полковник поблагодарил Боули за хорошо выполненную работу, за предусмотрительность, осведомился, где чиновник остановился, предложил незамедлительно обращаться в случае малейшей необходимости и пожелал скорого выздоровления. Когда же известие о гибели «Принца» дошло до Стамбула, Флетчер пригласил Боули к себе на квартиру для приватного разговора.

На кону стояла крупная сумма, к встрече следовало хорошо подготовиться. Флетчер раскошелился, а там уж ординарец полковника, слуга полковника, повар полковника расстарались. Столовое серебро на крахмальной скатерти сияло, хрустальные стаканы, фужеры для вина и коньячные рюмки сверкали, перемена блюд сочетала английскую мясную кухню и средиземноморские рыбную и овощную традиции. На десерт были запланированы бренди, кофе по-турецки и «горячее мороженое».

Флетеру перевалило за пятьдесят, он был лет на пятнадцать старше молодого по его понятиям Боули, и не сомневался, что сумеет повести разговор в нужном русле. После аперитива и салатов он отослал лакея, служившего у стола, чтобы говорить с глазу на глаз. Первым делом он заявил, что Боули спас жалованье, которое могло погибнуть безвозвратно, и достоин государственной награды. К сожалению, сокрушенно вздохнул полковник, намазывая паштет на разрезанную булочку, потери личного состава от русских пуль и ядер велики. Не говоря уже о такой дикости, как применяемые противником сабельные и штыковые атаки. В случае смерти англичанина его вдова и сироты помимо пенсии обязательно получат деньги, которые не были выданы погибшему. Возможно, не всю сумму, а за минусом стоимости обратной пересылки, но что-то они получат. Это − закон! Сейчас военная казна находится за каменной стеной, в неприступном и хорошо укрепленном месте, в надежных руках, уж теперь-то она не канет на дно и не уйдет в морской песок. Вот за это следует выпить!

Затем Флетчер спросил, кто еще, кроме без вести пропавшего капитана Бейтона знает, что золото выгружено в Стамбуле, а не затонуло в Черном море у варварских берегов. И получив ответ, что на «Принце» об этом знали только двое, а теперь по-видимому, остался один свидетель, обещал, что напишет представление в Лондон главе Казначейства и своему давнему другу, соседу по графству *** о премировании казначея из им же сэкономленных средств. Полковник назвал сумму, на какую, по его мнению, следует премировать, и Боули понял, что на эти деньги сможет приобрести небольшое имение, да хоть в том же графстве *** по соседству с Флетчерами, хватит на замок и земли вокруг него.

Но пока ответ из Лондона не пришел, продолжил Флетчер, он, должен – нет, просто обязан! − взять с Боули подписку о неразглашении секретных финансовых сведений, поскольку дело тут касается самых высоких лиц в Военном министерстве и Казначействе. Чернильница с пером и бумага с текстом подписки были торжественно внесены, Боули, ни секунды не колеблясь, твердой рукой подписал, после чего деловая часть окончилась, а обед продолжился.

К этому следует добавить, что спустя полгода Питер Боули вышел в отставку, купил имение, и занялся хозяйством, которое в его руках процвело. С тех пор, как он стал уважаемым во всех отношениях человеком, помещиком и владельцем замка, к нему обращались прибавляя к имени слово «сэр». Только так и никак иначе. Он получил десятую часть сохраненного золота и всю свою жизнь соблюдал данную Флетчеру подписку о неразглашении.

Изабель, обождав с преданным слугой на Гибралтаре неделю, а сверх того еще три дня, вернулась в Англию, где вскоре получила известие о геройской гибели Джеймса Митчелла у крымских берегов. Яхту убитым горем старикам она не вернула, заявив, что та дорога ей как память о покойном муже. С этим приданым она, когда миновало положенное время траура, вышла замуж за лоцмана, сопровождавшего большегрузные суда по Темзе; яхта, таким образом, оказалась при деле и долго еще бороздила речные воды.

Золото, некоторое время находившееся на «Принце», безрезультатно искали в балаклавской бухте экспедиции из многих стран от Италии до Японии, лишь официальная Англия не проявила к чужим поискам ни малейшего интереса, не заявляла своих прав на возможные находки и никак не комментировала происходящее.

Российская империя была сильно истощена Крымской кампанией; людские потери ее по некоторым оценкам оказались наибольшими – более ста сорока двух тысяч солдат и офицеров, причем, менее трети этого числа сложила голову на поле боя, а остальные умерли от холеры, тифа и других эпидемий; российская финансовая система оказалась подорванной и рубль обесценился в два раза; по итогам войны Россия подписала кабальные мирные соглашения и на пятнадцать лет лишилась Черноморского флота, но полуостров за собой сохранила.