В столетие событий, которые правильнее было называть не Великой Русской революцией, а Великой Русской или Российской национальной катастрофой, не лишне будет обратиться к этой очень болезненной и непопулярной теме. В связи со столетием Февральской революции еще громче зазвучали постулаты о заговоре генералов – предателей, о сговоре думских деятелей, о роли тогдашних СМИ либерального толка и прочее, что и привело к Февральской революции. Однако, любители по рассуждать на эти темы, хранят молчание по поводу матросских и солдатских самосудов, с которых, собственно и началась Февральская революция, закономерным продолжением которой стал Октябрь, и уже как следствие Октября братоубийственная Гражданская война, которая имела свои рецидивы в последующие десятилетия.

Понятное дело, что жертв невозможно воскресить, убийц невозможно покарать. Но вспомнить об этих мрачных страницах русской истории нужно, дабы попытаться понять, как такое могло произойти, и, дать им должную оценку.

Нельзя сказать, что эта тема до перестройки была «белым пятном». Нет. Но об этой странице «буржуазно – демократической» Февральской революции, ставшей прологом к «Великому Октябрю», вспоминали вскользь. Кровавые эксцессы обходили стороной, замалчивали, или, по крайней мере, на них старались не акцентировать внимание. Дабы в памяти отложились картины всеобщего ликования по поводу свержения царизма. И. действительно, при упоминании словосочетания «Февральская буржуазно – демократическая революция» в памяти возникают кадры кинохроники и фотографии той поры. На них запечатлены многотысячные колонны солдат на улицах Петрограда, перешедших на сторону восставшего народа. Приветствующих их обывателей, разных, как говорится званий и сословий. Заседания Петроградского совета. Похороны жертв революции на Марсовом поле. Последний сюжет оказывался где-то на втором плане. Ведь жертв было не много. На Марсовом поле похоронили тех, кто погиб в перестрелках на улицах столицы с полицейскими или городовыми. Кстати, несколько лет тому назад, будучи в Петербурге, я наблюдал странную, мягко говоря, сцену. 9 мая люди возлагали цветы и советские гвардейские ленточки на могилу людей, погибших в феврале – марте 1917 г. все на том же марсовом поле.

Однако вернемся к заявленной теме. Советская историческая наука и пропаганда целенаправленно создавали следующий стереотип. Царизм настолько прогнил, что никто не захотел его защищать. А кровопролитие на улицах Петрограда в те дни носило единичный характер. Если где-то, кто-то из слуг «проклятого царского режима» стали жертвами революционных толп, то они сами в этом были виноваты, потому что веками баре обижали и притесняли простой народ. К формированию «аксиомы» народ - страдалец, приложила руку и разночинская интеллигенция, начавшая формироваться во второй половине XIX в.

Что же касается солдат и матросов, то они сплошь и рядом подвергались несправедливым наказаниям и издевательствам со стороны царских офицеров, которые носили золотые погоны и почти все были дворянами.

В начале ХХ столетия солдат и матросов офицеры и офицерские холуи, в армии унтер-офицеры, на флоте кондуктора, награждали зуботычинами и пощечинами, сажали за малейшую провинность в карцер, ставили «под ружье» или переводили в арестантские роты. Вот почему протест против несправедливости у нижних чинов армии и флота Российской империи вырвался наружу в дни «бескровной» Февральской революции и в отдельных случаях принимал форму кровавых расправ над самыми ненавистными командирами.

Обратимся к советским изданиям эпохи застоя. Перед мной школьный учебник по истории СССР для 4-го класса советской средней общеобразовательной школы.

«В Петрограде в маленьком домике на Выборгской стороне ночью заседает большевистский комитет. «Ждать и молчать больше нельзя. Настало время открытой борьбы. Завтра мы выступаем. Надо захватить склады с оружием, разоружить полицейских» - решает комитет. «А сейчас – к солдатам!» Рабочие идут в казармы.

Не спят и солдаты в казармах. «Мы больше не будем стрелять в народ. Завтра мы пойдем с народом», – говорят солдаты.

Утром в казарму Волынского полка приходит офицер. «Здорово, братцы! – приветствует он как всегда солдат. В ответ вместо обычного: «Здравие желаем, Ваше благородие!» - раздается «ура!» - «Смирно!» - в бешенстве кричит офицер. Его никто не слушает. Выстрел – и офицер падает мертвым. Отряд выходит на улицу. К нему присоединяются солдаты других полков.»(1)

Уже в эпоху поздней перестройки стало широко известно имя унтер- офицера запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка Т.И. Кирпичникова, который был награжден солдатским георгиевским крестом 4-й степени за свой «революционный подвиг» - убийство командира капитана Лашкевича. Наградил его генерал Л.Г. Корнилов, бывший в ту пору командующим войсками Петроградского военного округа.

Однако, существует иная версия произошедшего. Согласно ей, «капитан Лашкевич был убит другим лицом, одним из вольноопределяющихся батальона. Кирпичников же заработал своего Георгия за боевые подвиги на фронте. Его награждение действительно состоялось во время посещения генералом Корниловым Запасного батальона. К революционным же событиям Кирпичников не имел отношения, в пользу чего свидетельствует и данная солдатами кличка «Мордобой». Эту версию сообщил автору вну Л.Г. Корнилова Л.А. Шапрон-дю-Ларрэ, передав копию записи рассказа очевидца событий, видного деятеля эмиграции генерала А.П. Архангельского. Вероятно, шум в прессе вокруг этого события был создан искусственно, а Т. Кирпичников, не сориентировался в сложной обстановке своего времени, стал жертвой сделавшего из него «героя» прессы».(2)

А вот что говорилось в научном издании, адресованном массовому советскому читателю на пике эпохи застоя.

«В первых числах марта начались революционные выступления на главной базе Балтийского флота – Гельсингфорсе. Первыми выступили команды крупных кораблей, где были сосредоточены основные силы большевиков флота. На мачтах кораблей были подняты красные флаги, матросы вооружились и захватили в свои руки корабли, разоружив офицеров. Восставшие матросы убили командующего флота адмирала Непенина и на его место избрали относительно либерального вице-адмирала А.С. Максимова, явочным порядком начав вводить на флоте выборочное начало».(3)

Как и в школьном учебнике, в научно-популярном издании опять-таки фигурируют в роли застрельщиков Февральской революции члены большевицкой партии, чьей правоприемницей последовательно были РКП(б), ВКП(б), КПСС, КПРФ. Но не Конституционные демократы – кадеты, ни октябристы, ни социалисты. И ничего не говорилось о заговоре генералов-предателей.

Далее, обратим внимание на то, что адмирала Непенина называют без имени и отчества, зато у его преемника есть, по крайней мере, инициалы. Но, главное, в книге говорилось о «разоружении» офицеров, но не об убийствах.

Сейчас известны имена многих жертв восставших матросов – балтийцев, начиная с командующего флота вице – адмирала А.Н. Непенина, которого спустя многие десятилетия отечественные историки назовут русским адмиралом Канарисом эпохи первой мировой войны. Обратимся к монографии известного московского историка С.В. Волкова.

«Особенно трагический оборот приняли события на Балтийском флоте. В Кронштадте толпа матросов и солдат схватила главного командира Кронштадтского порта адмирала Р.Н. фон Вирена, сорвала с него погоны и, избивая, повела на площадь, где и убила, а труп бросила в овраг. Начальник штаба Кронштадтского порта адмирал А.Г. Бутаков, внук известного русского флотоводца, будучи окружен толпой, отказался отречься от старого строя и тут же немедленно был убит. 3 марта был убит командир 2-й бригады линкоров адмирал А.К. Небольсин, на следующий день та же участь постигла командующего Балтийским флотом адмирала А.И. Непенина. От рук взбунтовавшихся матросов пали также комендант Свеаборгской крепости В.Н. Протопопов, командиры 1-го и 2-го флотских экипажей Н.В. Стронский и А.К. Гирс, командир линейного корабля «Император АлександрII» Н.И. Повалишин, командир крейсера «Аврора» М.И.Никольский, командиры кораблей «Африка», «Верный», «Океан», «Рында», «Меткий», «Уссуриец» и другие морские и сухопутные офицеры. К 15 марта Балтийский флот потерял 120 офицеров, из которых 76 убито (в Гельсингфорсе 45, в Кронштадте 24, в Ревеле 5 и в Петрограде 2). В Кронштадте, кроме того, было убито не менее 12 офицеров сухопутного гарнизона. Четверо офицеров покончили жизнь самоубийством и 11 пропали без вести. Всего, таким образом, погибло более 100 человек».(4)

Дополнить картину помогут воспоминания очевидца тех событий, видного деятеля русского монархического легитимистского движения за границей капитана 2-го ранга Г.К. Графа. Кажется, впервые в РФ отрывок из его воспоминаний был опубликован в начале 1990-х на страницах «Московского журнала».

«Гельсингфорсский рейд спит под покровом тяжелого льда. Сверху глядит ясное небо. Блестит снег. На белом фоне неясно вырисовываются темные контуры линейных кораблей и крейсеров. Тут сосредоточены главные силы, главный оплот России на Балтийском море. Мористее других кораблей, выделяется бригада дредноутов; здесь же виднеются «Андрей Первозванный», «Император Павел I», «Слава», «Громобой», «Россия», «Диана». Спокойные дымки, поднимающиеся к небу, говорят о том, что на них кипит неугомонная жизнь. Кругом – тихо. Ничто не указывает, что близится трагедия……

Вдруг, как будто по какому-то сигналу, здесь и там, на всех кораблях замелькали ровные, безжизненные огни – красных клотиковых фонарей. Проектируясь на темноте ночи, они производили жуткое впечатление и вызывали предчувствие чего-то недоброго. Это были буревестники революции, злодеяний и позора. Сухой треск беспорядочных винтовочных выстрелов, прорвавшийся сквозь тишину ночи, служил разъяснением самовольных красных огней. Начался бунт, полилась кровь офицеров….»(5)

Далее, кавторанг Граф приводит свидетельство своего соплавателя капитана 1-го ранга Г.О. Гада, командира линейного корабля «Андрей Первозванный».

Вечером 3 марта на корабле среди матросов начались волнения. Офицеры во главе с каперангом Гаддом собрались в одном из корабельных помещений. Там их окружили матросы и начали обстреливать из винтовок. Был тяжело ранен мичман Воробьев и убит один из вестовых.(6)

В конце концов, каперанг вышел к матросам.

«Вбежав в толпу, я вскочил на возвышение и, пользуясь замешательством, обратился к ней с речью: «Матросы, я ваш командир, всегда желал вам добра и теперь пришел, чтобы разобраться в том, что творится, и уберечь вас от неверных шагов. Я перед вами один и вам ничего не стоит меня убить, но выслушайте меня и скажите: чего вы хотите, почему напали на своих офицеров? Что они вам сделали дурного?»

Вдруг я заметил, что рядом со мной оказался какой-то рабочий, очевидно агитатор, который перебил меня и стал кричать: «Кровопийцы, вы нашу кровь пили, мы вам покажем»….. Чтобы не дать ему повлиять его выкрикам на толпу, я в ответ крикнул: «Пусть он объяснит, кто и чью кровь пил». Тогда из толпы раздался голос: «Нам рыбу давали к обеду», а другой, добавил: «Нас к вам не допускали офицеры».

Я сейчас же ответил: «Неправда, я ежемесячно опрашивая претензии, всегда говорил, что каждый, кто хочет говорить лично со мной, может заявить об этом, и ему будет назначено время. Правду я говорю или нет?»

И я облегченно вздохнул, когда в ответ на это послышались голоса: «Правда, правда, они врут, против вас мы ничего не имеем».

В этот самый момент раздались душераздирающие крики, и я увидел, как на палубу были вытащены два кондуктора с окровавленными головами: их тут же расстреляли; а потом убийцы подошли к толпе и начали кричать: «Чего вы его слушаете, бросайте за борт, нечего там жалеть»….. С корму же раздались крики: «Офицеры убили часового у сундука».

Воспользовавшись этой явной ложью, я громко сказал: «Ложь, не верьте им, я сам его снял, оберегая от их же пуль».

Тем временем толпа, окружавшая меня, быстро возрастала, и я видел, что на мою сторону переходит большая часть команды, и потому, уже более уверенно, продолжал говорить, доказывая, что во время войны всякие беспорядки и бунты для России губительны и крайне выгодны неприятелю, что последний на них очень рассчитывает и т.д.

Вдруг к нашей толпе стали подходить несколько каких-то матросов, крича: «Разойдись, мы его возьмем на штыки».

Толпа вокруг меня как-то разом замерла; я же судорожно схватился за рукоять револьвера. Видя все ближе подходящих убийц, я думал: «Мой револьвер имеет всего девять пуль; восемь выпущу в этих мерзавцев, а девятой покончу с собой».

Но в этот момент произошло то, чего я никак не мог ожидать. От толпы, окружавшей меня, отделилось человек пятьдесят и пошли на встречу убийцам: «Не дадим нашего командира в обиду». Тогда и остальная толпа стала кричать и требовать, чтобы меня не тронули. Убийцы отступили….»(6)

«Позже, из беседы с офицерами, мне удалось выяснить обстановку, при которой был убит адмирал Небольсин. Оказывается, он после разговора со мной сошел с корабля на лед, но не успел еще пройти его, как по нему была открыта стрельба. Тогда он сейчас же направился обратно к кораблю, и, когда всходил по сходне, в него было сделано в упор два выстрела и он упал замертво.

Что касается вахтенного начальника лейтенанта Г.А. Бубнова, то он был убит, то он был убит во время того, как хотел заставить караул повиноваться себе. Для этого он схватил винтовку у одного из матросов, но в тот же момент был застрелен кем-то с кормового мостика.

Потом тела как адмирала, так и лейтенанта Бубнова были ограблены и свезены в покойницкую.

На следующее утро команда выбрала судовой комитет, в который конечно, вошли все наибольшие мерзавцы и крикуны. Одновременно был составлен и суд, которому было поручено судить всех офицеров. Он не замедлил оправдать оказанное ему доверие и скоро вынес приговор, по которому пять офицеров были приговорены к расстрелу; в том числе и младший доктор, очевидно, только за то, что был свидетелем гнусного убийства раненого мичмана Воробьева».(7)

Только подключив к делу одного из деятелей Временного правительства социалиста Родичева, офицеров удалось спасти. «Речь Родичева в защиту офицеров произвела сильное впечатление на команду, и она с криками «ура» снесла его в автомобиль. Арестованные офицеры были освобождены и приговор был отменен».(8)

«На соседнем «Императоре Павле I» наблюдалась картина еще ужаснее.

Бунт вспыхнул с того, что на палубе был поднят на штыки штурманский офицер, лейтенант В.К. Лангэ, якобы за то, что числился агентом охранного отделения; в действительности, конечно, ничего подобного не было.

На шум, поднятый во время этого убийства, немедленно пошел старший офицер, старший лейтенант В.А. Яновский, предварительно послав дежурного офицера, мичмана Шуманского, передать распоряжение офицерам, чтобы они шли по своим ротам.

Передав это приказание, мичман Шуманский и несколько других офицеров быстро направились по коридорам к ротам.

В коридоре им навстречу шла группа матросов. Мичман Шуманский как-то случайно ее проскочил, а следующий лейтенант Н.Н. Совинский был остановлен. Матросы просили его не ходить далее, так как его убьют.

Лейтенант Совинский был совершенно безоружен и на это предупреждение только поднял руки кверху и сказал: «Что же – убейте»……И в этот момент, действительно, был убит ударом кувалды по затылку. Его убил подкравшийся сзади кочегар Руденок, из крестьян Полтавской губернии.

Когда предупреждавшие Совинского матросы хотели перенести его в лазарет, убийца еще несколько раз ударил его по голове кувалдой.

Той же кувалдой кочегар Руденок убил и проскочившего толпу мичмана Шуманского, Он же убил и мичмана Булича.

Старший офицер, старавшийся на верхней палубе образумить команду, был ею схвачен, избит чем попало, за ноги дотащен до борта и выброшен на лед.

Командир этого корабля капитан 1-ранга С.Н. Дмитриев, на защиту своих офицеров выступить не решился, успокоить команду не пытался и просидел в течении всего острого момента в кают-компании, предоставив каждому действовать по своему усмотрению.

В тот же вечер начала вести себя крайне вызывающе и команда на крейсере «Диана». Хотя убийств пока не было, но у всех офицеров было отобрано оружие, а старший офицер капитан 2- ранга Б.Н. Рыбкин и штурман были арестованы. Всю ночь эти офицеры, сидя в своих каютах, слышали за стенками разговоры о том, что их надо расстрелять, спустить по лед и так далее».

На следующий день матросы повели этих офицеров на гауптвахту по льду Финского залива. По пути им встретилась группа матросов в шинелях, но без ленточек с названием корабля. Они были вооружены винтовками. Отогнав конвой, они в упор дали несколько залпов по офицерам. Тяжело раненный штурман потерял сознание, и его приняли за мертвого. Раненного капитана 2-го ранга Рыбкина добивали прикладами и несколько раз в него выстрелили из винтовок. Штурман, а им был лейтенант П.П. Любимов 3-й, чудом остался жив, благодаря финскому мальчику, который случайно проходил мимо. Мальчик помог ему отойти от того места, где произошла расправа. Потом он вернулся с извозчиком, который отвез русского офицера в частную лечебницу с тремя пулевыми ранениями. Через месяц он смог тайком приехать в Петроград, а затем бежать за границу.(8)

Г.К. Граф называет имена еще нескольких офицеров, которые стали жертвами матросских самосудов. Это командир тральщика «Ретивый» лейтенант А.Н. Репинский и его подчиненный мичман Д.Н. Чайковский.(9)

На «Ретивом» матрос пытался застрелить лейтенанта В.Н. Кулибина, две пули достались офицеру, а третья самому стрелку. В живот. Доставленный в госпиталь, он промучился несколько часов, после чего умер. Убийцу причислили к «жертвам революции» и торжественно похоронили в красном гробу.(10)

Справедливости ради, надо сказать, что в относительно либеральные по советским меркам годы НЭПа в СССР издавались довольно откровенные книги революции и Гражданской войне, вплоть до описания расстрелов заложников и пленных белогвардейцев. Поэтому можно сравнить свидетельство Г.К. Графа с художественным произведением. Речь идет о повести классика советской литературы писателя-мариниста А.С. Новикова-Прибоя «Ухабы». Повествование ведется от лица бывшего командира боевого корабля Балтийского флота «Громовержец» каперанга Виноградова, который им командовал в феврале 1917 г. Их эскадра, то есть корабли того же класса, что и «Громовержец» была сосредоточена в Н-ском порту. Экипаж насчитывал полторы тысячи человек.(11) Такая деталь ясно указывает на то, что «Громовержец» относился к классу линейных кораблей. А линкоры Балтийского флота базировались в Гельсингфорсе. Скорее всего, это некий собирательный «образ» боевого корабля. Далее предоставим слово капитану 1-го ранга Виноградову.

«Это было в пятницу, часов в семь вечера. Я не спал несколько ночей. Нервы мои обострились. Вдруг я услышал выстрелы и топот ног. Тут же раздался чей-то предсмертный крик.

- Началось, - почему-то произнес я вслух и выскочил из каюты.

Меня сейчас же подхватили матросы вооруженные винтовками. Наскоро обыскали и повели в кают-компанию. Первым делом я заметил, что пирамида для ружей, находившаяся в офицерском коридоре, оказалась пустой. Это означало, что винтовки уже разобраны командой. Тут же, загораживая нам путь, валялся старший офицер Измайлов, без фуражки, с разбитой головой. Вокруг него, разливаясь по линолеуму, пунцово расцвела лужа крови, блестевшая в электрическом свете. Все тело содрогалось последними остатками уходящей жизни. Мне пришлось перешагнуть через умирающего своего помощника, и, словно свершив тяжкий грех, я почувствовал, как опорожнилось мое сердце.

Дробно распылись выстрелы не верхней палубе, обрывая чьи-то жизни.

Когда я вошел в кают-компанию, там уже находилось несколько офицеров, два доктора и судовой священник. К нам был приставлен караул.

События начинали развертываться с невероятной быстротой. Приводили новых офицеров, кондукторов, сверхсрочно служащих. Вот показались машинисты. Они тащили за руки старшего механика, а он несмотря на свою солидность, падал перед ними на колени и жалким голосом умолял:

- Товарищи, помилуйте. Разжалуйте меня в кочегары. Я буду за двоих стоять вахту…

И сам с себя сорвал погоны.

Машинисты с хохотом отшвырнули его от себя, - он грохнулся в угол кают-компании как тяжелый чурбан. А потом, приподнявшись на один локоть, он прижался к задней переборке, съежился весь и нудно застонал, словно жалуясь на отнявшиеся ноги.

На корабле продолжалось движение людей, на первый взгляд бестолковое, а на самом деле великолепно организованное. Число арестованных увеличивалось. Где-то в глубине судна глухо защелкали выстрелы. Вслед за этим в кают-компанию вбежал кондуктор Головин, переодетый в матросскую форму. Лицо у него было в крови, и я с трудом его узнал.

- Спасите, ваше высокоблагородие, спасите … - в отчаянии завопил он, обращаясь ко мне.

Я попятился от него, как от сумасшедшего, резко крикнув:

- Отстань!

В дверях показались матросы, преследовавшие Головина. Он бросился от них на мягкий кожаный диван, уперся головою в угол, точно хотел пробуравить его, а нижнюю часть туловища поднял, словно нарочно подставляя под удары. Один матрос с грубой руганью вонзил ему штык между ягодицами, - вонзил глубоко, по самое дуло винтовки. Животный рев потряс роскошные стены кают-компании и сразу оборвался. Другой матрос, размахнувшись, ударил штыком в спину, проколол кондуктора насквозь, пришпилив его к дивану. Задергавшись, Головин с трудом поднял искаженное лицо, вывернул из глазниц луковицы страшный глаз, из груди его исторгся хрип, похожий на свиное хрюканье.

Мы в ужасе отшатнулись и застыли на месте. Казалось, что сейчас и с нами начнут так же расправляться. И душа цепенела, словно окутанная в свинцовый саван.

Но матросы, покончив с кондуктором, заговорили мирно, как бы извиняясь перед нами за свои поступки:

- Вот стервец! Хотел динамомашину вывести из строя.

- Он было, хитро придумал. Если бы уничтожил свет, все наши злодеи разбежались бы с корабля точно крысы. Кого впотьмах поймаешь?

И тот и другой спокойно вытирали пот с лица. Они ушли, оставив на диване мертвое тело. Мы удивленно переглянулись, как будто впервые увидели друг друга. Судовой священник начал вдруг креститься, беззвучно шевеля губами. Левой рукой он прятал за полу подрясника большой серебряный крест, словно это был предмет, могущий уличить его в преступлении. Боцман Соловейкин, оказавшийся в числе арестованных, зашмыгал носом, как будто внезапно схватил отчаянный насморк. Бросалось в глаза, что каждый старался спрятаться за других, поэтому все густо столпились у задней переборки нашего помещения.

Не успели опомниться, как офицерский коридор левого борта вдруг загремел выстрелами, криками, матерной бранью, топотом многочисленных ног. Там происходило какое-то сражение. Минуту спустя в кают-компанию принесли стонущего матроса. Его осторожно положили на стол. Минный квартирмейстер сурово распорядился:

- Господа доктора, на помощь!

Оба доктора, старший и младший, обрадовано бросились к столу и дрожащими руками, мешая друг другу, начали раздевать раненого. У последнего оказалась простреленной грудь. Он умирал, блуждая мутными глазами.

Один кочегар рассказывал:

- Это лейтенант Брасов угостил его так. Вот гад – не сдается. Заперся в своей каюте и отстреливается из револьвера. Одного человека сразу наповал уложил – в голову попал.

Другой матрос добавил сквозь зубы:

- Все равно, Барсов будет в наших руках. Если бы в ад спрятался – достали бы и оттуда. Не пощадим дракона…. (12)

Действительно, лейтенант Брасов заперся в своей каюте и отстреливался от взбунтовавшихся матросов. Потеряв двух своих товарищей убитыми, они пустили в каюту горячий пар. Офицер был сварен заживо.(13)

Спустя некоторое время капитану разрешили под конвоем выйти на палубу. Здесь он стал свидетелем еще одного матросского самосуда. На сей раз, жертвой стал боцман.

«Вдруг я услышал вопли и ругань, заставившие меня повернуть голову в сторону. Это несколько человек тащили на палубу боцмана Соловейкина, а он, упираясь, умолял:

- Братцы, что вы делаете? Отпустите. Чем угодно поклянусь – ничего я не говорил. Спросите хоть у командира….

Чей-то суровый голос отвечал ему:

- Врешь, изменник! Сами слышали.

- Пожалейте. Господа – товарищи. Двое детей сиротами останутся.

- Об этом раньше нужно было думать.

Около борта он встал на колени и, не выговаривая больше слов, жалобно замычал быком. Насмешливо подвывала ему ночь в снастях мачт. На мгновенье мрак разорвался огненными вспышками. Ветер унес в черную даль револьверные выстрелы и последний крик угасшей жизни.

Кто-то резко приказал:

- Сбрасывай!

И мертвое тело Соловейкина мягко бухнулось о толстый слой льда.

Я посмотрел за борт: там, на остекляневшей поверхности воды темными пятнами распластались трупы – старшего офицера Измайлова, лейтенанта Брасова, кондуктора Головина и других, неизвестных мне. Может быть, и мне предстоит такая же гибель?»(14)

Однако революционные матросы пощадили своего командира, а в дальнейшем он принял советскую власть. Повесть была издана в 1930 г. Возможно, что бывшего командира «Громовержца» аресты по делу «Весна» обошли стороной. Но шансы пережить сталинский «большой террор» 1936 – 1938 гг., у него были невелики. Так же, как и у его зятя, подготовившего восстание на «Громовержце» в феврале 17-го.

А вот еще одно свидетельство с красной стороны. Матрос К.Я. Зябкин, ветеран революции, участник штурма Зимнего дворца. Был дружен с легендарным матросом Железняком – А. Железняковым. Сам же Зябкин призванный на Балтийский флот в 1915 г. был направлен в Кронштадт, откуда в составе партии новобранцев был переведен на учебное судно «Океан». Слово Зябкину.

«Упорно пошли слухи, что в Петрограде свергли царя. Наше начальство стало волноваться, перешептываться.

….И вот в одну из ночей на нашем судне неожиданно подняли тревогу, зазвонили большие звонки.

«Океан» был пришвартован к берегу. Мы услышали музыку духового оркестра, крики людей, требующих спустить трап на берег. Офицеры долго упорствовали. В конце концов, трап был спущен и на корабль стали подниматься вооруженные солдаты береговых фортов, артиллеристы. Они объяснили нам, что свершилась революция, призывали присоединиться к ним. Арестовали всех офицеров, поместили их в кают-компании и поставили часовых, а сами с артиллеристами поспешили к другим судам. Некоторые корабли стояли на рейде, и доступ к ним был отрезан водой. Пришлось прибегнуть к сигнализации флажками, вызывая на разговор. Они откликнулись, и вскоре все стоявшие на рейде суда и первый флотский экипаж присоединились к нам.

На другой день явился к нам в Кронштадт Анатолий Железняков. Он был избран в военный комитет, возглавлявший власть в Кронштадте».(15)

«Началось судебное разбирательство над офицерами, находившимися под арестом. По архивному делу ревком узнавал, кто что из себя представлял, и на судовых комитетах при общем голосовании выносил приговор: расстрелять такого-то офицера или дать срок тюрьмы. Если расстрелять – спускали с корабля трап, выводили осужденного на землю и с корабля расстреливали.

Временное правительство в Петрограде подняло шум – мол, в Кронштадте творятся произвол и анархия, невинных сажают в тюрьму и расстреливают. Требовало немедленно доставить всех арестованных офицеров в Петроград для расследования. Но наш ревком эти требования отверг и приговоры оставил в силе.»(16)

Эти воспоминания были опубликованы в «перестроечном» 1987 г. в журнале «Юность». Перечитывая их спустя 30 лет, невольно задаешься вопросами. Какими архивными делами арестованных офицеров располагали судовые комитеты, коли на их основании, решали, ни много, ни мало, их судьбы? И впору задаться риторическим вопросом – а судьи, кто? А теперь попробуем представить себе, как во время осады Ленинграда, скажем зимой 1942/1943 гг. сыновья и младшие братья соплавателей матроса Зябкина вздумали создать ревкомы и разобраться тем же способом со своими командирами? Что-то не получается? И еще одна деталь. Даже спустя много лет, матрос – балтиец, не испытывает ни малейшего сомнения в правоте судовых комитетов, выносивших расстрельные приговоры своим же русским офицерам. И, уж тем более, не видны в его рассказе, хотя бы нотки раскаяния или сочувствия.

Волна самосудов, чинимых революционным толпами, в Петрограде, Кронштадте и Гельсингфорсе покатилась по стране. Начавшись с тыловых гарнизонов и баз, она докатилась и до действующей армии, которая готовилась к летнему наступлению. Причем самосуды совершались спустя месяцы после того, как монархия пала, а власть перешла в руки «благоверного Всероссийского Временного правительства».

Помимо военных, жертвами самосудов становились и гражданские чиновники. В первые дни Февральской революции был убит в Твери губернатор Бюнтинг. Стал инвалидом, в результате самосуда бывший вице-губернатор Оренбургской губернии Л.А. Пушкин. Это произошло уже летом 1917 г. Он приходился внучатым племянником А.С. Пушкину.(17)

Летом 1917 г. в Петрограде был убит солдатами генерал А.А. Пургасов. В действующей армии на Юго-Западном фронте толпой солдат был убит политический комиссар Ф.Ф. Линде, пытавшийся агитировать солдат за продолжение войны и инвалид генерал К.Г. Гиршфельд.

Следующая волна солдатских и матросских самосудов прокатилась по России после провала т.н. Корниловского мятежа. Самая известная расправа в те дни имела место в Выборге. Арестованного по обвинению в сочувствию к генералу Л.Г. Корнилову, генерала В.А. Орановского по распоряжению властей должны были перевезти под конвоем в Петроград. Но, по пути на вокзал, толпа революционных солдат и матросов учинила над группой офицеров и генералов самосуд.

Самосуды продолжались и последующие месяцы. Весной следующего 1918 г., они сошли на нет.

Следует отметить, что если в 1918 г. вошли в историю как ленинская гвардия красные латышские стрелки, то их предшественниками по праву могут считаться матросы балтийцы и черноморцы, которым по духу ближе были, скорее не большевики – ленинцы, а анархо – коммунисты. Их отряды, которые в ряде случаев можно назвать черной смертью, сражались на Дону и под Оренбургом, творили легендарные по своей жестокости «еремеевские» ночи в городах Крымского полуострова.

Припоминаю, будучи школьником, я вместе со своими учениками присутствовал на встречах с ветераном МПС. Дело было в первой половине 1970-х. Он был участником Великой Отечественной войны. Но нам, юным московским пионерам, он почему-то любил рассказывать о своей боевой юности, когда в степях Оренбуржья он сражался против белых казаков. Особенно тепло он вспоминал своего старшего боевого друга. Это был матрос – балтиец. Он был пулеметчиком на бронеавтомобиле и лихо косил из своего пулемета казаков! В одном из боев сложил матрос свою голову за светлые идеалы социализма.

Ветерана приглашали к нам школу, как правило, накануне 23 февраля. И его рассказы о боях против белых казаков воспринимались как должное. Ведь 23 февраля это День Советской Армии и Советского Военно-Морского флота. Это уже в начале XXI в. взрослые дяди учудили вместо «ясного и понятного» советского праздника, какой-то день защитника Отечества, «привязав» его ко Дню рождения Красной, позднее Советской армии. Вот только вспоминая рассказы ветерана войны и труда услышанные сорок с лишним лет тому назад, невольно задаешься вопросом: а кто защитники Отечества, балтийские матросы, или их противники, оренбуржские казаки?

Кстати, есть еще один интересный сюжет, связанный с матросскими самосудами, имевший свое продолжение в годы Гражданской войны. В художественной литературе и в исторической попадаются упоминания о том, как белогвардейские офицеры жестоко расправлялись с пленным красными, если это были матросы. Как правило, первыми выводили в расход политработников, членов большевицкой партии, воинов – интернационалистов, евреев и …….. матросов. Если среди пленных красноармейцев кто-то был одет даже не в матросскую форму, а в полосатую тельняшку, такого пленника, как правило, расстреливали в первую очередь.

Почему? Могу предположить следующее. Образованный слой российского общества 100 лет тому назад был невелик. От силы около 15 %. И, можно предположить, что в ряде случаев у сухопутных офицеров могли быть родственники, или знакомые, кто в 1917 г. служил на флоте и погиб от рук своих же подчиненных. И поэтому, увидев среди пленных человека одетого в матросский бушлат, или в тельняшку, белогвардеец невольно выделял его из толпы: «А ты, поди, участвовал в самосудах над своими офицерами, или, участвовал в «еремеевских ночах»«.

Но это уже было немного позднее. А тогда, в те весенние, летние и осенние месяцы 1917 г., общество и страна. Формально еще не раскололась. Еще не было ни Белой, ни Красной армии. А посему, жертвы зарождающейся Гражданской войны, формально не могут быть отнесены к той, ни к другой противоборствующей стороне. Но, все, попытаемся это сделать. Имена тех адмиралов и офицеров Балтийского флота убитых в дни Февральской революции в СССР на долгие десятилетия были преданы забвению. Видимо не случайно у белогвардейцев один из бронепоездов носил имя адмирала Непенина.

Здесь еще можно вспомнить другого классика советской литературы, писателя – мариниста Б.А. Лавренева, его повесть «Ветер (Повесть о днях Василия Гулявина)». Главный герой этого литературного произведения, чье имя вынесено в заглавие, служит в чине минера первой статьи на линкоре «Петропавловск». Свое боевое крещение он принял в Петрограде в дни Февральской революции. Вместе со своими товарищами он убил трех городовых, засевших на крыше с пулеметом. Кстати, это тоже весьма интересная история про городовых с пулеметами на крышах столичных домов в те дни. Их потом пытались искать, В газетах печатали объявления с просьбой поделиться сведениями об этих самых пулеметах.

В октябре 17-го матрос – балтиец участвовал в уличных боях в Москве, командуя сводным матросским полком. Позднее он возглавляет «Международный смертельный летучий матросский отряд пролетарского гнева» с которым отправляется из Москвы на Украину, бить контру. По ходу повести все его боевые товарищи погибают в боях. А сам Василий Гулявин проникнув в тыл к белым, геройски гибнет бросившись на штыки врагов, прекрасно понимая, что пощады ему не будет.

Но, то произойдет уже в 1918 г., когда Россию охватит братоубийственная Гражданская война. А тогда, весной – летом 10917 г. страна и общество еще не раскололись. Еще не было ни Красной, ни Белой армии. А посему жертвы матросских и солдатских самосудов не могут быть отнесены ни к той, ни к другой противоборствующей стороне. Но, все же, попытаемся, как говорится, отделить козлищ от агнцев.

Не вызывает сомнений, что уцелевшие жертвы матросских и солдатских самосудов, если позволяло состояние здоровья, не упустили возможности скрестить свое оружие с палачами. И не случайно, один из бронепоездов белогвардейцев носил имя адмирала Непенина, убитого революционным матросами. Само собой, палачи и убийцы встали под красные знамена. Справедливости ради надо отметить, что в любом правиле бывают исключения. Были и такие в годы Русской Смуты. Тот же унтер-офицер Кирпичников прибыл на Юг России в 1918 г., намереваясь вступить в Добровольческую армию. Однако, его подвиг ему не простили. По приказу генерала А.П. Кутепова он был расстрелян. Бывший генерал М.В. Бонч-Бруевич, лично знавший генерала Н.Н. Духонина, убитого в Могилеве толпой революционных матросов и солдат, пошел на службу к большевикам, и служил им, как говорится, верой и правдой.

Волна самосудов сама собой спала весной 1918 г. Но, уже совсем скоро им на смену пришел красный террор. Нельзя сказать, что до обнародования декрета о красном терроре, террора со стороны новой, советской государственности не было. Он был. Причем постепенно на смену уличным самосудам над одиночками, или небольшими группами «классовых врагов», пришли массовые расстрелы, которые правильнее было называть убийствами. И если весной или летом 1917 г. смертный приговор звучал криком «бей его!», то, скажем весной 1918 г. приговор мог быть даже нацарапан на клочке бумаги и уместиться хотя бы в одну фразу (!?) – «имярек такой-то приговаривается к расстрелу за буржуйство», или «за контрреволюционность». И если в первых случаях приговор приводили в исполнение кулаками и всем тем, что подвернется под руку, то во втором случае, как например, в Киеве красноармейцы командарма Муравьева приводили свои приговоры в исполнение огнестрельным и холодным оружием.

Почему такое стало возможным? Вершившие свои бессудные расправы в 17-м матросы и солдаты, были, в своем подавляющем большинстве, чадами Российской Православной Церкви, и, следовательно, они должны были помнить о десяти заповедях Христа.

Невольно напрашивается вопрос о мере ответственности духовных пастырей. По мнению современного исследователя Д.М. Гузаирова, иеромонахи, назначавшиеся на флот, имели очень низкий образовательный, а порою и нравственный духовный уровень, в результате происходило падение авторитета священника. Только в 1910/1911 гг. этот порядок был пересмотрен, и монахов заменили представителями белого духовенства.(18)

В канун Февральской революции на линейном корабле Черноморского флота «Георгий Победоносец» под председательством командующего флота вице-адмирала А.В. Колчака состоялось собрание флагманов и духовенства. Картина нарисовалась довольно неприглядная: с одной стороны неудовлетворительное положение судовых священников, что зачастую препятствовало им нести пастырское служение, а с другой стороны, низкий духовно-нравственный уровень нижних чинов.(19)

Здесь нельзя не упомянуть флотскую специфику. В отличие от сухопутных войск Российской империи, на флоте вплоть до рокового 1917 г., сохранялась сословность. Офицеры более чем на 90 % происходили из семей потомственных дворян. Нижние чины из простонародья. Справедливости ради надо помнить о том, что в ряде случаев морские офицеры были склонны видеть в своих подчиненных не боевых товарищей, а людей «подлой породы», «быдло», «хамское отродье». Соответственно и матросы, в большинстве случаев таили в глубине своих душ ненависть к «золотопогонникам», к «белой кости», которая вырвалась наружу и была излита не только на своих непосредственных начальников, но и на всех тех, кто на них походил своим внешним видом. Однако, если постараться быть до конца объективными, придется признать, увы, что встречались и встречаются люди, которые подходят под определение «быдла» и «хамов».

Одни историки и исследователи склонны видеть во всем случившемся главными виновниками партию большевиков во главе с Лениным и Троцким, которые ввели в соблазн своими простыми и привлекательными лозунгами и несбыточными, но, заманчивыми обещаниями. Другие считают, что большевики здесь не причем. Главные виновники, это масоны, генералы-предатели, безответственные болтуны и демагоги из умеренных партий, печать и, само собой, интеллигенция. Третьи считают, что главную роль сыграли связи большевиков-ленинцев с германским Генеральным штабом. Но разве эти деньги могли сыграть решающую роль в тех событиях? Ведь никто не будет вкладывать деньги в заведомо провальное предприятие, будь то экономическое или политическое. Значит агитацию, которая велась против монархии, можно сравнить с семенами, которые падают в хорошо подготовленную почву.

Не отрицая роли всех этих обстоятельств, не следует снимать долю вины и с каждого российского подданного. И здесь следует признать, что большевицкие лозунги оказались в тот момент созвучны большинству русских и россиян. Крестьян, будь то одетых в солдатские шинели, матросские бушлаты, крестьянские армяки. В первую очередь лозунг: «Грабь награбленное!» Плюс к тому, большевики сыграли на неприязни, зачастую на подсознательном уровне, которая была и сто лет тому назад, и существует по сей, день в нашем обществе. Это неприязнь к тому, кто лучше образован и воспитан, кто, образно говоря, выделяется на сером фоне хоть самую малость, своей культурой, своим внутренним миром. При всей условности исторических параллелей, могу засвидетельствовать это исходя из своего педагогического опыта, приобретенного за 20 с лишним лет в московских школах.

А кивать на вездесущих масонов, генералов-предателей, плохих духовных пастырей, связи большевиков-ленинцев с немцами, за всем этим просматривается попытка снять с себя чувство ответственности и переложить на кого-то другого. Именно так обстояло дело в России 100 лет тому назад.

Примечания:

1.​ Голубева Т.С., Геллерштейн Л.С. Рассказы по истории СССР для 4 класса, учебная книга, М, 1969, с. 90.

2.​ Дуров В. Солдатские Георгиевские кресты в 1917 году, Военная быль, М, № 5 (134), 1994.

3.​ Хесин С.С. Моряки в борьбе за Советскую власть, М, 1977, с.22.

4.​ Волков С.В. Трагедия русского офицерства. Офицерский корпус России в революции, Гражданской войне и на чужбине, М, 2002, с. 16.

5.​ Граф Г. Кровь офицеров, Московский журнал, 1994, № 8.

6.​ там же.

7.​ там же.

8.​ там же.

9.​ там же.

10.​ там же.

11.​ Новиков-Прибой А.С., Ухабы, М-Л, 1930, сс. 35-40.

12.​ Новиков-Прибой А.Л., указ. соч., сс. 43-44.

13.​ Новиков-Прибой А.Л., указ. соч., сс. 56-57.

14.​ Ноивков-Прибой А.Л., указ. соч., сс.

15.​ Зябкин К.Я. Штурм, Публикация Л. Зябкиной, Юность, 1987, № 6.

16.​ Там же.

17.​ Бушин А.Ю. Некрополь русской провинции. Пушкин во Владивостоке, Михайлов день 1-й, Ямбург, 2005.

18.​ Гузаиров Д.М. Проблема православной миссии и духовно-нравственно состояние чинов Балтийского флота накануне революции 1917 года, Труды I Международных исторических чтений, посвященных памяти профессора, Генерального штаба генерал-лейтенанта Николая Николаевича Головина (1875 – 1944), Санкт - Петербург, 27 ноября 2010 года. Исход на Юге России и начало Галлиполийской эпопеи Русской армии, 90 лет 1920 – 2010 СПб, 2011, с. 43.

19.​ Гузаиров Д.М. К вопросу о нравственном состоянии морских чинов накануне революции: проблемы пастырской деятельности духовенства Черноморского флота в 1917 году (по материалам собрания флагманов и духовенства Черноморского флота 18 января 1917 года), Труды Ш Международных исторических чтений, посвященных памяти профессора, Генерального штаба генерал-лейтенанта Николая Николаевича Головина (1875-1944), Санкт-Петербург, 18-20 октября 2012 года, СПб, 2013, сс. 11-117.