В мире скорбны будете,

но скорбь ваша в радость

обратится.

Библия (Ин. 16. 33, 20)

Служба в армии далеко не всегда кажется медом особенно рядовому солдату, обязанному подчиняться во всем и всем – от сержанта до генерала, а приказывать ему некому, разве что себе и безмолвной технике, которая не сразу становится послушной и управляемой. Не казалась солдатская жизнь сладкой и легкой и Алексею, служившему в войсках противовоздушной обороны, где сложнейшая техника, и освоить ее иногда не под силу даже молодому офицеру с военным образованием, не говоря уж о призванных солдатах со школьными знаниями, чаще всего весьма посредственными. Понадобилось более года, чтобы Алексей средних способностей научился худо-бедно справляться со своей боевой задачей в мирное время, которая казалась поначалу очень трудной и даже неподъемной...

Заканчивался трехлетний срок его службы. Перед демобилизацией он каждый день и каждый час думал о родном доме и надеялся, что совсем скоро встретится с родной матерью, которая всегда его ждала с нетерпением. Эти радостные мысли и надежды не покидали Алексея даже во время боевой тревоги, когда доля секунды решает все и нужно сосредоточиться и думать не о доме родном, а о том, как побыстрее и без ошибок выполнять непростые операции на сложнейшей технике…

Наконец-то служба закончилась, и повзрослевший возмужавший Алексей, прошедший армейскую закалку, вернулся к матери в родную деревню Вязово. Долгожданная встреча сына с матерью была, конечно же, для них великой радостью, радостью до слез.

Находясь дома, Алексей в первое время скучал по своим армейским друзьям, с которыми вместе служил три года в одном дивизионе, и часто вспоминал о них. К солдатской шинели он настолько привык, что некоторое время носил ее дома как выходную с начищенными пуговицами и бляхой ремня до золотистого блеска. После нескольких дней отдыха Алексей втянулся как запряженный в деревенскую работу, которой конца и края не видать. Летом косил траву на колхозном лугу, пас коров, когда подходила очередь пасти свой скот. Заготовил сено для своей коровы. Напилил и наколол дрова для дома на целую зиму. И мать его Марьяна была очень счастлива и всем сердцем радовалась за своего сына, единственного помощника в семье.

Счастливое время пролетело незаметно, и поздней осенью, когда полевые работы завершались и была выкопана вся картошка, в деревне Вязово неожиданно появился незнакомый человек, назвавший себя вербовщиком из Архангельской области. Он настойчиво агитировал сельских ребят поехать на заработки. Такой заманчивой агитации с обещанным большим заработком поддался Алексей – кому же не хотелось заработать денег, ведь в колхозе за работу рассчитывались не деньгами и не хлебом, а палочками в трудовой книжке. Целый день он ходил понуривший и озабоченный, с печалью на глазах, а вечером, когда работа по домашнему хозяйству была завершена, встретившись с матерью во дворе, сказал:

– Предлагают работу на Севере, и я решил ехать. Поеду, заработаю деньги и вернусь обратно.

Лицо матери сразу же вытянулось и побледнело, сердце ее встрепенулось. Она, не зная, что сказать, заплакала. И с горькими слезами на глазах еле промолвила:

– На кого же ты меня оставляешь. Я же тебя так долго ждала. Три года ждала, а ты меня опять покидаешь. Кто же мне будет помогать? Как же я одна смогу прожить?

– Мама, не плачь! Я уезжаю, но не навсегда. Весной, когда заработаю деньги, вернусь домой. Что мне делать здесь в деревне? Бесплатно работать в колхозе? Вся молодежь уезжает из деревни, и редко кто возвращается. Но я обещаю – обязательно вернусь и буду тебе помогать по хозяйству и в огороде.

Марьяна хотя и немного успокоилась, но внутренне никак не могла смириться с мыслью, что ее единственный сын покидает родной дом. Ведь она хорошо представляла, как ей одной без мужской силы очень трудно будет справиться со своим хозяйством и работой в поле...

Утомительная повседневная крестьянская работа от темна до темна и неразлучные беды сделали свое неладное дело – эта женщина-труженица, как и многие другие в деревне, выглядела изрядно постаревшей раньше времени и была похожа на согбенную старуху, хотя ей не было и пятидесяти лет. Когда-то в молодости Марьяна славилась своей красотой и считалось первой красавицей во всей деревне и даже в районе. Но красота ее постепенно испарилась: исчез живой румянец на лице, затуманился жгучий пронзительный взгляд, а ее лоб избороздили глубокие морщины. Не все складывалось благополучно в ее семейной жизни. Ее любимый заботливый муж после ранения на фронте в тяжелых страданиях умер. Две дочери, старше Алексея, давно уехали в город, вышли замуж и после замужества редко когда навещали мать и не так уж часто писали письма. Так что дома оставался Алексей, единственная опора и надежда на помощь. Как взрослый человек, прошедший нелегкую армейскую службу, он прекрасно понимал, что надо помогать родной матери. Но стремление заработать деньги победило, и он уехал по вербовке в Архангельскую область. А в каком месте ему придется работать, он сам еще не знал, и матери сказал, что скоро вернется, и просил ее не беспокоиться...

Проходили дни, недели и месяцы после отъезда сына, а мать никаких вестей от него не получала. И это очень беспокоило ее. Ведь совсем недавно, когда он служил в армии, письма и поздравительные открытки от него приходили регулярно и даже тогда, когда их часть выезжала на учения на длительный срок в другие отдаленные места. Писал о том, что скучает по дому и тоскует по родной деревне, что по-началу ему было очень трудно, особенно в учебном подразделении, что взводный сержант оказался строгим, но справедливым. Однажды после отбоя один верзила-дембиль пытался кулаками показать свою силу, но он дал ему отпор, и с тех пор ни он и никто другой не приставал к нему. Когда немного освоил материальную часть сложной техники противовоздушной обороны, ему стало легче. И почти в каждом письме писал, что хочет скорее вернутся домой и с нетерпением ждет окончания срока службы.

Писал письма и хотел всегда, как можно, скорее вернуться домой, но почему же он сейчас не пишет? Этот мучительный вопрос везде и всегда преследовал Марьяну. Чтобы она не делала: доила ли корову, возилась ли в огороде, топила ли печь или ложилась спать после утомительного дня, – всегда думала о своем пропавшем сыне.

Какие только мысли не приходили в ее голову. Может быть, в дороге что-нибудь случилось с ним? Может быть, замерз в далеком холодном краю? Где же мой Алексей? Что с ним? Пропал, как в воду канул. Жив ли? Здоров ли? Может быть, попал в шайку бандитов? Такие безрадостные мысли не давали Марьяне покоя ни днем, ни ночью. Печаль и тревога наполняли ее истосковавшееся сердце…

Марьяна вспомнила, что, прощаясь, Алексей обещал прислать ей деньги. А тут ни денег, ни письма.

– Денег присылать, Алексей, не надо. Они тебе пригодятся. А вот письмо напиши. Напиши хоть два слова: жив ли, здоров ли, – с такой слезной просьбой она простилась с ним.

Бедная несчастная мать, измученная горем и тоской, готова была сама написать письмо и даже отбить телеграмму. Но куда, по какому адресу? – она не знала.

О том, что пропал Марьянин сын, знала вся деревня – от мала до велика. Все знали его с детских лет и о нем хорошо отзывались. И это еще больше наполняло сердце матери гнетущей болью, печалью и скорбью. Она все чаще стала вспоминать о своих грехах, молиться и каяться.

Ее старались утешить соседи и все, кто с ней встречался на улице. Одни, вселяя надежду, советовали не переживать и не расстраиваться, уверяя в том, что сын опомнится и скоро напишет, а, может быть, и приедет домой. Они рассказывали, что были случаи в деревне, когда уехавшие в город дети все же возвращались – кто-то в отпуск, кто-то и насовсем, попробовав «сладкой» городской жизни, но писем они почему-то не писали. Об этом Марьяна знала сама, но слушала внимательно, что скажут ей близкие добрые люди. Утешала ее и баба Аксинья. Эту скромную пожилую женщину, пережившую октябрьский переворот, братоубийственную войну, бандитскую коллективизацию и страшное немецкое нашествие, уважали в деревне, и к ее мудрому совету прислушивались все, и всем она старалась сказать добрые слова и помочь в трудную минуту.

– Время сейчас такое суетное, быстротечное, что нашим детям некогда вспомнить о нас, бедных родителях, – тихо, почти шепотом, без суеты и спешки промолвила однажды баба Аксинья, умудренная жизненным опытом, встретившись с Марьяной. – Ты, дорогая, страдаешь не одна. Вся земля наполнена страданиями и печалью. Все страдают вокруг нас. Каждая хата и каждый человек переполнены своим горем, своими страданиями, нами не ведомыми. Посмотри вокруг себя, на твоих соседей, и ты поймешь, что не одинока в своей беде. Терпи и надейся на Божию помощь, и скоро ты почувствуешь облегчение. Советую тебе, Марьяна, обратиться к директору школы Николаеву. Он – добрый человек, старается всем помочь, кому словом, а кому и делом.

Марьяна, не долго думая, решила пойти к Николаеву. Был восьмой час вечера, и он в такое позднее время обычно бывал дома. Его бревенчатый дом, мало отличавшийся от других крестьянских хат, находился на краю деревни. Хата директора, как и многие в деревне, была крыта соломой, и внешне почти не выделялась среди других. Но все же были некоторые отличия внутри. Во многих крестьянских хатах обычно одна просторная комната, где и печь, и у глухой стены широкий настил из толстых досок – крестьянская кровать. В переднем дальнем углу – стол и вокруг него лавки. Над столом вверху в самом почетном месте – божница с иконами. Хата же директора была разделена на две части, так что получались две небольшие комнаты – передняя и дальняя (она часто называется горницей). А передняя тоже была разделена только не глухой стеной, а дощатой перегородкой с дверным проемом. Справа, в большей части передней комнаты находилась обычная русская печь, а в левой части в углу у окна стоял стол, покрытый цветистой клеенкой. С дальней стороны стола слева у окна стояли стулья с высокими спинками. Божницы и икон не было. Вместо них в самом почетном месте на стене вверху над столом висел в большой, черной, застекленной рамке портрет почитаемого тогда кумира, который, с легкой руки поэта Маяковского, оставался живее всех живых, хотя, на самом деле, давно помер и его не предали земле по-человечески. По-видимому, директор, будучи партийным, тоже вольно или невольно поклонялся этому кумиру, искренне веря, что следуя партийным указаниям, можно приблизить «светлое будущее» и построить некий рай на земле не только для тех, кто носил красный билет в кармане, но и для простых честных тружеников. Поэтому предметом поклонения для директора был вовсе не Спаситель, как для многих тружеников-крестьян, а «вождь мирового пролетариата».

В переднюю комнату вышел хозяин дома, как полагалось, в партийной форме: в темной шерстяной гимнастерке, опоясанной широким кожаным ремнем с пряжкой со звездой, в брюках-глифе и в начищенных до блеска хромовых сапогах. На гимнастерке выделялись два больших выпуклых нагрудных прямоугольных кармана, и в левом, что поближе к сердцу, Николаев, как и положено, носил красный билет, который помог ему выбиться в люди – после окончания краткосрочных курсов партийного ликбеза его назначили директором Вязавской семилетней школы, построенной еще в тридцатые годы местными мужиками-крестьянами. Поэтому он берег свой билет как зеницу ока и никогда с ним не расставался.

Поздоровавшись с Марьяной, назвав ее по имени и отчеству, хозяин предложил ей сесть за стол, указав рукой на стул, стоявший у окна, а сам сел с другой стороны стола прямо под портретом «вождя».

– Чем могу помочь, Марьяна Ивановна? – вежливо и спокойно спросил Николаев.

Марьяна, оказавшись в непривычной обстановке и испытав чувство робости, совсем растерялась. Потом, собравшись с духом, едва удерживая слезы, рассказала про Алексея, уехавшего на заработки и пропавшего. Николаеву была известна эта история, но он, не перебивая, слушал со внимаем взволнованную женщину. Конечно же, директор хорошо знал всех учеников, которые учились в его школе-семилетке. И Алексей не составлял исключения. Он вспомнил, что учеба ему давалась с большим трудом, да и не отличался он ни прилежанием, ни поведением. Выслушав до конца печальный рассказ Марьяны, Николаев сказал:

– В наше время, не то что раньше, дети часто забывают своих родителей. И не только ваш сын. Вы, наверное, знаете, что Демьянова дочь уехала три года назад, а писем или каких-либо вестей от нее до сих пор нет. Такое сейчас время, такова сейчас наша жизнь. Надо ждать, Марьяна Ивановна, и ваш сын обязательно каким-либо образом объявится. Советую обратится к председателю сельсовета. Ведь с его ведома приезжал вербовщик и агитировал сельскую молодежь.

Марьяна поблагодарила Николаева за утешение и добрый совет и решила пойти, не откладывая, завтра же в сельсовет. Встав с ранним восходом солнца, вытопив печь и управившись по хозяйству, она отправилась пешком в дальний путь. Сельсовет находился в селе Высокое в восьми километрах от Вязово. В девять часов утра она была в сельсовете, но председателя Недорезова не оказалось на месте. Она узнала от местных жителей, что председатель обычно приходит в сельсовет только после обеда, после того, как откушает. Просительница решила далеко не отходить от казенного дома, а вдруг партийный чиновник соизволит появиться раньше. Увидев скамейку здесь же рядом, в нескольких шагах от сельсовета, она подошла к ней и села лицом к его входу, чтобы видеть всех вошедших в этот дом. Оттуда хорошо просматривался небольшой плакат, висевший на стене сельсовета прямо над проемом между двумя окнами. Он был небрежно приколочен крупными гвоздями, которыми обычно прибивают подковы лошадям. Плакат был не типографский, а самодельный: на обратной белой стороне небольшого обойного куска прямоугольной формы фиолетовым чернилом крупными печатными буквами очень аккуратно было начертано: Слава КПСС! Под солнечными лучами все буквы изрядно выцвели, а внизу этих блеклых расплывчатых букв образовались фиолетовые подтеки. Загнутые гвозди тоже оставили свои следы в виде ниспадающих ржавых рыжих полос, заостренных книзу. Марьяна, внимательно посмотрев на это произведение партийного творчества, не могла понять, почему его вывесили на самом видном месте. Она знала и помнила с детства совсем другие слова: Слава Богу! – и повторяла их по несколько раз в день, как и многие ее односельчане, и эти поистине народные слова никто и никогда не вывешивал на общее обозрение. Смышленая женщина, умудренная жизненным опытом, сообразила, что этот плакат, изобретенный партийцами, призывает прославлять не Бога, а самих себя. «Что же они сделали доброго? За что же их прославлять? Чудеса и только! Придумать что-нибудь разумное, новое – у них них хватило ни ума, ни совести», – подумала Марьяна. Еще раз посмотрев на непонятный плакат с подтеками, она тихо, еле слышно произнесла:

Этот партийный плакат плачет. «Слава КПСС!» проливает слезы.

А потом через некоторое время в ее голову пришли и другие мысли:

– Раз он плачет, то не поэтому ли его называют плакатом, ведь корни этих слов похожи?

Выцветающим буквам и расплывающимся подтекам мудрая сообразительная женщина с неполным начальным образованием нашла свое оригинальное объяснение:

– Сама природа противится тому, что Богу и человеку не угодно: яркое солнышко старается выжечь даже красиво написанные, но противоестественные и непонятные слова, а дождичек своей чистой водицей пытается их смыть.

Увиденное партийное творчество немного отвлекло Марьяну от грустных мыслей и, несколько позабавив, помогло ей скоротать время... Но Недорезов так и не появлялся. Это был пришлый чужой человек – его прислали по партийной линии. И никто из крестьян не знал, откуда он приехал и чем раньше занимался и что делает сейчас, сидя в сельсовете. Вскоре выяснилось, что этот «слуга народа» не имеет даже малейшего представления о деревенской жизни. Не умел он ни пахать, ни сеять, ни косить, но познал настоящую цену власти и успел вкусить ее сладкие плоды. А поселили его с семьей в центре села в большом бревенчатом доме с шестью окнами на улицу. Когда-то этот дом принадлежал крепкому крестьянину Никитину, которого, объявив кулаком, расстреляли, а его многодетную семью сослали на Соловки. Никто из крестьян от этого присланного сверху партийного чиновника никогда не слышал добрых слов. Если кто-либо, не дай Бог, не выплатил во-время советские подати, которые для многих семей были просто неподъемными, то из его животнообразных уст выливалась нецензурная брань подобно грязным помоям. При этом он становился внешне похожим на сорвавшуюся с цени лающую проголодавшуюся собаку, которую незаботливый хозяин забыл покормить. Иногда в порыве нечеловеческой звериной страсти он выхватывал револьвер из кобуры, спрятанной под засаленной измятой грязной кожанкой, и прикладывал к груди «провинившегося», чтобы таким варварским способом выбивать из него наложенный непосильный оброк. И эта страшная картина, напоминавшая нападение хищника на свою беззащитную жертву, повторялась изо дня в день.

Никто из крестьян не любил его, и ему присвоили вполне заслуженную кличку Обрез. Об этом хорошо знала и Марьяна и не питала иллюзии и каких-то добрых надежд на его помощь.

В сельсовете Обрез появился после двух часов. Сначала к нему в кабинет зашли какие-то двое незнакомых. И просидели они там около часа. Потом зашла Марьяна. На ее приветствие он не соизволил в ответ поздороваться, как это делают все нормальные воспитанные люди, а только кивнул головой. Как будто у него кто-то вырвал язык, а если бы вырвал, то это было по его заслугам. Он не предложил ей сесть – одурманенный советской властью, «высокий» начальник не хотел знать и понять, что к людям следует относится по-человечески. Перекладывая на столе какие-то мятые бумажки, как будто в них заворачивали селедку, и бросив беглым взглядом на посетительницу, он сделал вид, что очень занят, и с большой неохотой стал слушать ее и, не дав возможности высказаться до конца, в грубой форме не произнес, а хриплым голосом прокричал во все горло:

– Не мое дело разыскивать заблудшего сына!! Обращайтесь в милицию!!

Можно только удивляться, что этот мелкий чиновник, яркий представитель советской безбожной власти, знает библейское словосочетание «заблудший сын». С трудом верилось, что он знал притчу о заблудшем сыне. Ведь на краткосрочных курсах партийного ликбеза забивали голову совершенно другим – так называемой теорией, которая правильная, потому что верная, и которая учит, как разделять и властвовать, а вовсе ни покаянию, ни состраданию и ни милосердию. Ему, как пришлому человеку, власти придержащему, не было никакого дела не только до бедной несчастной посетительницы, подавленной горем, но и до жителей всего сельсовета. По его опухшему лицу с красным носом, необычно широким и округлым, и заплывшими глазами было видно, что советская власть не просто его испортила, а по своему внешнему облику приблизила к тем благородным четвероногим животным, которые называются бульдогами. Да и по своему дерзкому поведению он мало чем от них отличался. Ведь его власть не собачье ли дело? А что касается пропавшего Алексея, то не с его ли ведома и по его ли наводке в деревню Вязово заявился не запылился вербовщик, заманивший Алексея. Однако об этом он вспоминать и знать не хотел. Зачем ему эта лишняя головная боль.

Бедная Марьяна, вся в слезах, вышла из казенной избы. Собравшись с последними силами, она тихо побрела домой, поливая горькими слезами пыльную дорогу. Шла как будто в беспросветном тумане. Плакала весь день. Плакала всю бессонную ночь. В ее душе ощущались смятение, неизвестность и неуверенность в завтрашнем дне. Расстроенная женщина после сельсовета долго думала, стоит ли идти в милицию, следуя совету Недорезова. Она, как и многие ее знакомые, знала, что милиция, как и сельсовет, живет по своим правилам и законам, а их служители и в то же время «защитники» прав граждан работают, в основном, на себя, а не для того, чтобы помогать людям и защищать их права. Все знали, что такие «властители» в погонах – плохие защитники: они решают все проблемы простых людей на словах и на бумаге, а не на деле. До их скудного ума никогда не доходила простая истина: настоящая власть – это не власть над другими, а власть над самим собой. Многие люди боялись подобных властителей, и не напрасно: от них ждали только наказаний, далеко не всегда справедливых. Все это прекрасно понимала и Марьяна. Однако она все-таки решила пойти в милицию, но не по совету Обреза, а по собственному убеждению – а вдруг помогут. Ведь где-то же должны быть добрые люди, которые в тесно сплоченных рядах власти не потеряли человеческого обличия, чувства совести и сострадания. И в ее истомившемся сердце затеплилась хоть и слабая, но все же надежда.

Встав, как обычно, до пения первых петухов, в пять часов утра, подоив корову и вытопив печь, Марьяна стала собираться в дорогу. Дорога была дальняя – двенадцать километров до районного центра Каменск, где находилась милиция. Отрезала несколько ломтиков хлеба, испеченного в собственной печи два дня назад, завернула их в чистый платочек и с этим небольшим узелком отправилась в путь. Пройдя соседнюю деревню, житное поле, сосновый лес и небольшой аэродром, Марьяна вышла на широкую улицу, ведущую в центр поселка Каменск. Напротив сквера с памятником «отцу всех народов» она увидела большой деревянный дом с застекленной верандой. Этот дом принадлежал до бандитской коллективизации одному благочестивому крестьянину, которого вместе с семьей раскулачили и сослали куда-то на Север. На стене дома справа от веранды между окнами висела в черной рамке под стеклом вывеска с надписью «Каменское районное отделение милиции». Войдя в это отделение, Марьяна увидела сидевшего за невысокой дощатой стойкой приземистого полного человека в погонах и с пистолетом на ремне. Это был старшина милиции Дундуков, дежурный милиционер, мужчина лет сорока с округлившимся одутловатым лицом и изрядно отвисшим подбородком. Не дождавшись пока посетительница подойдет поближе к стойке, человек в погонах, не поздоровавшись, как это принято при встрече нормальных людей, а очень строго, как его учили в милицейской школе, прокричал:

– Что вам, гражданка, нужно?!

Внешне этот человек был похож на натасканную собаку с большой мордой, которая выбегает из-под ворот и начинает громко лаять, дабы не пропустить чужака во двор хозяина.

Марьяна, побледнев от страха, ответила:

– Мне, товарищ начальник, ничего не нужно.

– А если вам, гражданка, ничего не нужно, то зачем пришли сюда?! – повысив голос, продолжал показывать свою служебную выучку и натаскивание Дундуков.

– Я хотела бы просить вас, чтобы посоветовали, как найти мне сына, – еле слышно промолвила Марьяна.

– Ваш сын что-то совершил, чтобы его разыскивать?

– Мой сын Алексей тихий, смирный … Он ничего плохого никому не сделал, – со слезами на глазах ответила Марьяна. – Он уехал. Уже прошло полгода, а весточки от него нет.

Дундуков встал, поправил портупею, подтянул ремень с кобурой, надел шапку с кокардой и, вытянув вперед широкую грудь, посмотрел на согбенную женщину свысока. У него не хватило ни совести, ни ума, ни знаний, чтобы посмотреть по-другому – вверх, чтобы увидеть, увидят ли его истинное лицо. Он об этом и подумать не мог, ведь его не воспитывали, чтобы отличать добро от зла, а натаскивали, как это делает хороший хозяин со своим четвероногим питомцем. Немного помедлив, он железным голосом отрубил:

– Вы говорите, что ваш сын ничего не совершил! А мы разыскиваем людей, совершивших преступления против человеческой личности!

Выпалив скороговоркой и без запинки эти «правильные» волшебные слова, старшина испытывал неземную радость и чувство глубокого удовлетворения от того, что он запомнил их и уверенно произнес. При этом его каменное сердце ничуть не дрогнуло и душа оказалась непроницаемой, чтобы хоть как-то по-человечески откликнуться на горе бедной несчастной женщины.

Побледневшая Марьяна, совсем расстроенная, не знала, что сказать. Из ее уст невольно вырвалось:

– Помогите!

Милиционер с нахмуренными бровями и надутыми щеками, насупившись, сел на свое прежнее место, снял шапку и положил ее на стол рядом с истрепанным и засаленным, как портянка, журналом. Уткнувшись лицом в этот журнал, как свинья в корыто, он сделал вид, что у него более важные дела, а тут его отвлекают всякие ходатаи с непонятными для него просьбами, и пришедшая гражданка только мешает работать ему, человеку в милицейской форме, находящемуся при исполнении служебных обязанностей. Увидев, что гражданка, темная и забитая в его представлении, не собирается уходить, он соизволил разъяснить:

– Когда ваш сын уезжал, он нас не спрашивал, надо ли ему ехать, а если ехать, то куда и зачем? Теперь, если он вам нужен, то ищите его сами!

– Спасибо, товарищ начальник, за совет! – утирая слезы, ответила Марьяна и вышла на улицу, униженная и оскорбленная.

Если бы на месте этого милиционера в погонах был человек с добрым сердцем, то он наверняка помог бы ей найти сына, – подумала она. И тут у нее возникли сомнения. Она вспомнила, как в ее молодости районные служаки в погонах отнимали у ее односельчан ржаные колоски, собранные в поле после жатвы, и некоторых из них за такие «преступления» сажали в тюрьму сроком на пять лет. Эта трудолюбивая несчастная женщина, как и многие другие люди, знала, что милиция разыскивает и ловит невольно оступившихся людей, а отъявленные бандиты и преступники гуляют на свободе.

Марьяна зашла в небольшой сквер, где росли высокие стройные тополя и раскидистая сирень, и выбрав затененное место, села на зеленой, никем не примятой травке. Напротив, в центре сквера стоял большой бетонный памятник усатому «вождю», выкрашенного бледно-синей краской. На самом его верху, на голове без головного убора суетились проворные воробьи. И вся макушка была покрыта темно-серым бугристым слоем: воробьи, проявляя заботу о «вожде», старательно делали свое дело – периодически пополняя этот естественный слой, дабы уберечь «отца всех народов» от солнечного удара.

Как только Марьяна начала развязывать узелок с хлебом, воробьи тут же покинули насиженное и удобренное место и стали садится на травке вблизи нее. Она отщипнула несколько кусочков хлеба и бросила им, и они, продолжая суетится, и в знак благодарности еще громче стали петь свою многоголосую воробьиную песню. Хлеб она никогда не выкидывала и не бросала птицам, считая, что они сами найдут себе корм. Так поступали и поступают все благоразумные люди. Добывая его своими мозолистыми руками, они знают истинную цену хлебу насущному: хлеб – всему основа; кто хлеб носит, тот есть не просит. И только сегодня она сделала исключение – ей показалось, что эти Божьи твари больше сочувствуют человеку, чем некоторые люди с непроницаемым каменным сердцем.

Сквозь зеленые ветви сирени и верхушки тополей проглядывалось голубое небо, покрытое редкими кучевыми облаками. А с западной стороны, совсем издалека, почти от самого горизонта надвигалась темная свинцовая туча. Увидев эту дождевую тучу, Марьяна стала поторапливаться, чтобы до начала дождя успеть вернутся домой. Она быстро встала, и проворные воробьи тут же вспорхнули и устремились на прежнее место, дабы и дальше выполнять свою архиважную работу.

По дороге ее нагнал пустой грузовик, но водитель не остановил машину, чтобы ее подвезти, а оставил за собой густой шлейф пыли, который долго повисал над пыльной песчаной дорогой. Она не обиделась на незнакомого водителя, считая, что он тоже человек, и ему также, по-видимому, хотелось поскорее, до дождя добраться домой. Погруженная в свои навязчивые печальные мысли, она не заметила как преодолела дальнюю дорогу. И первые капли летнего теплого дождя настигли ее, когда она приближалась к своей хате.

Последняя надежда на добрых людей не оправдалась. Кругом бессердечные, безразличные и равнодушные люди. Везде чужие люди. Никто не хочет знать о ее беде. Никто не хочет помочь. Какая печаль! Какая тоска! Какое горе! Как же мне найти родного сына?! Марьяна днем и ночью думала об этом. Она готова была занять денег у соседей, чтобы купить билет и поехать к сыну. Готова была бросить свое небогатое хозяйство: корову, кур и поросенка, – попросить соседей, чтобы они за ними приглядели, и ехать. Ехать, хоть завтра! Но куда ехать? И эта неопределенность еще больше тревожила бедную женщину и усиливало ее страдания.

Придя домой, Марьяна зажгла свечку перед иконой Спасителя и стала усердно молится. Молитвенника у нее не было. Во время войны украли не только молитвенник и Евангелие, но и почти все, что оставалась дома и что можно было унести. Тогда всех жителей деревни, якобы ради спасения жизни, превратили в беженцев, а на самом деле выгоняли из родных хат и грабили все, кому не лень – и якобы партизаны, и свои, и чужие. «Отче наш ...» и другие молитвы она выучила наизусть, и помогла ей в этом ее покойная мать, умершая, не дожив и пятидесяти лет.

Она много раз в день повторяла:

– Господи, помилуй! Господи, помилуй и помоги найти мне сына!

После усердной молитвы Марьяна чувствовала какое-то облегчение на сердце. Как будто тяжелое бремя свалилось с ее души.

Каждый день примерно в двенадцать часов дня она выглядывала из окна, а иногда выходила на улицу, чтобы узнать у почтальона Михаила, разносившего почту, есть ли весть от сына. Письма от своих родных и близких с нетерпением ждут все всегда и везде, особенно в деревне, где в каждой семье рады любой весточке. Но у Марьяны был особый случай, и добродушный почтальон, зная об этом, пытался, как мог, утешить ее, отвечая по-разному на ее один и тот же вопрос. То серьезно скажет: надо ждать – письма сейчас идут подолгу, особенно с Севера; то с улыбкой почти пропоет: письма все и всегда ждут; то произнесет: письма ждут не только матери от сыновей, но и сыновья от матерей; а однажды, шутя, сказал, что письма нету – читай газету, хотя наверно забыл о том, что она не выписывала газет – не хватало денег. Все эти шутливые слова Михаила, хоть ненадолго, но успокаивали и утешали Марьяну. Однажды он рассказал случай, как в соседней деревне Кобылино уехал на заработки старший сын Матвеевых и только через год соизволил написать письмо. Но это совсем не утешало ее.

Бедной женщине казалось, что она никогда так сильно не переживала, даже во время войны, когда ждала мужа из фронта. Тогда почти в каждой семье ждали мужей и сыновей. Все надеялись, что война кончится и они вернутся домой. Однако многие так и не дождались, получив печальные вести: «погиб на фронте» либо «пропал без вести» – слова без определенности. Но несмотря на такие безрадостные новости, во многих семьях продолжали ждать и во время войны, и после войны. Марьяна же своего мужа дождалась – он вернулся из фронта в сорок третьем, но тяжело раненый в грудь. И эта встреча была великой радостью для всей их семьи. Но болезненная рана гноилась и никак не заживала, все больше и больше расползаясь по всей груди. Нестерпимые боли его сильно беспокоили и днем, и ночью, не давая заснуть. Поправится и выздороветь он так и не смог: умер в муках и страданиях ранней весной, когда все начинало оживать. Эта тяжелая утрата и горе принесли Марьяне и ее малолетним детям немало душевных страданий ... Со временем эта душевная боль улеглась. Но теперь, спустя почти двадцать лет, ей казалось, что она еще больше переживает за своего единственного сына, которого она очень любила и любит, и каждый день молится за него.

Время для этой исстрадавшейся женщины замедлилось. Каждая минута длилась будто день. И чтобы не делала, она с нетерпением ждала двенадцати часов, чтобы увидеть почтальона, разносившего почту. И каждый раз надеялась, что он принесет для нее добрую весть. И вот в один прекрасный день, на Троицу, она пошла в лес, чтобы наломать кленовых ветвей для украшения окон своей хаты. В этот день по старой доброй традиции окна, выходящие на улицу, обрамляли кленовыми ветками, чтобы сделать их по-праздничному нарядными. Придя домой и развесив кленовые ветки, цепляя их с внешней стороны наличников, она зашла в хату. Вдруг раздался стук в калитку. Это был необычно громкий стук.

– Кто там!! – громко прокричала Марьяна и, выглянув в окно, увидела почтальона.

Еще не было двенадцати, и она не ждала почтальона так рано. По-видимому, он поехал на почту пораньше, чтобы побыстрее разнести письма и газеты и успеть к праздничному столу домой.

– Отворите скорей – почтальон у дверей!! – с радостью и восторгом произнес Михаил.

Взволнованная, но радостная Марьяна пулей вылетела из хаты. И вот она уже в руках своих держит долгожданное письмо. На конверте знакомый почерк. На нем написанные рукой сына слова: «Смоленская обл., Каменский р-н, д. Вязово, Кургановой М.И.». Наконец-то дождалась доброй весточки. Слава Богу! Он жив! Она дрожащими от волнения руками раскрывает конверт и замиранием сердца начинает читать:

– Здраствуй, многоувожаемая мама!

В первых строках моего письма спешу саобщить, что я жыв и здаров, чего и тебе жалаю …

Читала она очень медленно, почти по буквам, запинаясь и затаив дыхание. Она с трудом могла понять не совсем разборчивый почерк сына. И для нее было интересно каждое слово. И на ее глазах навернулись слезы утешения, слезы радости. Она не замечала, что в прочитанных строках было допущено несколько ошибок. Да и могла ли она их увидеть: ее учеба закончилась, едва начавшись. Как только она научилась читать, писать и освоила правила сложения и вычитания, ее родители решили, что такой грамоты для нее достаточно. И для них важнее было, чтобы их подрастающая дочь помогала работать в поле и по хозяйству дома. Считалось, что чтение книг да и грамота только отвлекает людей от более благородного дела – растить хлеб насущный и собирать урожай, а для этого достаточно опыта, который передавался от поколения к поколению. И так в деревне было всегда, из веку в век. Всякий крестьянин знал: кто любит землю, тот не будет ходить с сумой, тот будет застрахован от нищеты и голода. Эту благородную истину познала позднее повзрослевшая Марьяна. Но в те детские годы ей очень хотелось учиться, и учеба ей нравилась. Она с большой охотой ходила в школу. И ее учительница считала ее способной и говорила об этом родителям. Но воля родителей был для нее была законом, и ее школьная учеба закончилась после второго класса.

Ее сын Алексей пошел гораздо дальше матери – закончил шесть классов. Пошел в седьмой. В конце сентября в классе писали диктант, и Алексей, допустив восемь ошибок, получил двойку. По математике на контрольной он не смог решить задачу – опять двойка. Эти неудачи отбили у него всякую охоту ходить в школу и учиться. Он стал пропускать занятия и потом, спустя некоторое время, признался матери: наука – это не мое дело, буду помогать тебе дома по хозяйству. Мать пыталась, как могла, убедить Алексея, что сейчас без учебы, без образования трудно прожить. Многие сейчас учатся и выходят в люди. На уговоры матери он ответил, что ему легче научиться пахать, сеять и косить, чем усвоить, в чем различие между прилагательным и существительным. Он уверял мать, что ему интереснее ходить за плугом, чем думать, как определить расстояние между двумя селами, если известны скорость и время движения путника. С таким объяснением мать не могла согласиться. Она долго уговаривала его со слезами не бросать школу и продолжать учиться. Но это не помогло. Алексей охотно работал в поле и дома, что несколько успокаивало его мать, и она стала свыкаться с мыслью: не всем же быть слишком грамотными – кому то же нужно пахать, сеять и растить хлеб, а для этого разве нужна большая наука.

В ту осень, когда Алексей решил распроститься со школой, все основные полевые работы были выполнены. Оставалось только собрать картошку. Алексей помог матери выкопать картошку, и ее уборку удалось закончить раньше других. Мать была очень рада, что он с охотой убирал картофель, и стала снова слезно его просить не бросать школу. Но и на этот раз он не внял ее просьбе. И было это давно – более семи лет назад. Но время пролетело незаметно …

А сегодня в руках Марьяны письмо любимого сына. Она продолжала медленно читать, пытаясь вникнуть в каждое слово, написанное корявым почерком. И для нее было не столь важно, что письмо небрежно написано и что слова не выведены красивыми буквами. Важно было другое – это письмо от родного сына. Она была счастлива, и слезы радости и умиления не исчезали из ее глаз.

Увлеченная чтением письма Марьяна не заметила, как почтальон сел на велосипед и отъехал. Увидев его вдали, она с восторгом и радостью крикнула ему вслед:

– Спасибо, Михаил, за добрую весть!

Потом она зашла в хату, села на лавку у окна и, положив письмо на подоконник, продолжала читать:

– Устроелся на работу. Правда, не сразу. Вербовщика, каторый обещал хорошую работу, здесь никто не видывал и не знал. Пришлося находить работу самому. Два месяца меня нигде не брали на работу. И мне показалось, что я здесь никаму не нужен. Оказался чужым в чужом краю...

Дальше он писал, что собирался вернуться дамой, но денег на дорогу не хватало… Но все же земля оказалась не без добрых людей. Его приютили хорошие люди, подселившие к себе в комнату в общежитии, хотя и без того было тесновато. Сначала он спал на матрасе, не раздеваясь, прямо на полу. Питался, как придется. Поначалу спасало сало, которое он взял из дома и которое не хотел брать с собой… Через два месяца его все же взяли на работу сучкорубом на лесоповал. Ему выдали топор, который оказался настолько тупым, что им с большим трудном удавалось обрубать сучки с поваленных деревьев. Таким топором, похожим на колун, колоть бы дрова, а не рубить. Эта работа особенно сначала была до изнеможения изнурительной и тяжелой. В первый же день на натруженных руках появились мозоли, которые долго не заживали. Утром болели суставы и с трудом едва сгибались и раздвигались пальцы. Потом постепенно стал втягиваться в тяжелую работу. Сначала он не мог выполнить месячную норму заготовок, и, ему, как отстающему работнику, мало платили, и на еду в столовой все же хватало. Не каждый день ходил в столовую на ужин и завтрак. В столовой изо дня в день одни и те же незатейливые блюда – жиденькие щи из квашеной капусты и жареные котлеты, которые, хоть и считались мясными, но мясом и не пахли. Спасал черный хлеб. Было очень трудно. Таких трудностей не испытывал даже на службе в армии. И он думал, что не сможет освоить свою работу сучкоруба и, заработав денег на дорогу, обязательно приедет домой. Поэтому не писал письма, чтобы не расстраивать свою мать. Но все же постепенно он втянулся в потогонную работу.

В конце письма Алексей написал, что ему дали место в том же общежитии-бараке, где сначала поселился, и выдали постельное белье. И он решил поработать до весны и затем вернуться домой. Прошедшая зима в тех северных краях была непривычно суровой. Общежитие оказалось очень холодным. В сильные морозы ложился спать, не снимая верхней одежды. Выпал глубокий снег. В феврале часто заметало дорогу, что ни пройти ни проехать. Таких трескучих морозов и пурги в его родной деревне никогда не было. А весной, когда становится тепло и все зеленеет, другая напасть – комары и мошки…

В последних строках письма Марьяна прочитала:

– Очень скучаю по дому, но прыехать в ближайшее время нет вазможностей.

Дочитав до конца письмо и аккуратно вложив в конверт, она сунула его за икону Спасителя. В таком почетном месте хранились все «ценные» бумаги: квитанции об уплате налогов и страховки, облигации.

Затем Марьяна зажгла свечку перед иконой, перекрестилась и со слезами промолвила:

– Слава тебе Господи! Все хорошо! Алексей жив и здоров, устроился на работу. Возможно, в конце лета либо осенью приедет домой.

Сердце ее наполнилось благодарной радостью:

– Господи! Как ты милостив! Ты не забыл меня! Ты не оставил меня! Как же мне благодарить Тебя!

Радостная счастливая Марьяна вышла во двор. Светило яркое летнее солнце. В самом зените голубого неба неподвижно повисли небольшие пушистые облака с серебристым отливом. Со всех сторон доносилось многоголосое пение птиц. Казалось, что вместе с Марьяной радуется и сама природа.